JК
Маисовые люди :: Астуриас Мигель Анхель
Страница: 268 из 323Ему сказки-то важней яви, он у нас пуэт. Не сообрази я помянуть Мигелиту, голыми бы ушли.
— Ха-ха:ха… — не унимался Иларио. — Петух его спугнул, Мигелита выручила! Ах ты, культя гадючья! Ах ты, свинья!
— Ладно, ладно, теперь ты его обзывай! Тоже мне игрок нашелся!…
— Сами сказали, я поэт. Увижу мула — тянет меня в путь… Увижу святого — стану я добрым и молюсь, хоть бы у него и были такие глаза, как им теперь ставят… Увижу кости… играю, увижу бабу — сами знаете… Не дай мне бог костыль увидеть, сразу охромею!…
Их нагнал дон Касуалидон на коне с белой звездой во лбу. Уздечка, поводья, стремена были самые лучшие. Глаза у испанца блестели, как обсосанный леденец, шляпа трепетала на ветру. В народе поговаривали, что он расстрига: и впрямь, большая шляпа, застегнутый до самой шеи темный пиджак, рыжая грива и свежее немолодое лицо отдавали чем-то церковным.
Священником он был, авантюристом или тем и другим сразу, но он добровольно схоронил себя в краю, где мелкий сухой песок губил легкие, пришельцы боялись задохнуться и никто надолго не задерживался.
Дон Касуалидон ерзал и мялся, когда Культя называл его Сикамбром. При каждом слоге этого слова он сжимался, словно зверь под бичом укротителя. Живя день за днем, он забывал свое прошлое, но слово это, будто заклинание, вызывало кисло-сладкую тошноту: он вспоминал, что по своей вине доживает жизнь в краю, куда только людей ссылать.
— Ха-ха:ха… — не унимался Иларио. — Петух его спугнул, Мигелита выручила! Ах ты, культя гадючья! Ах ты, свинья!
— Ладно, ладно, теперь ты его обзывай! Тоже мне игрок нашелся!…
— Сами сказали, я поэт. Увижу мула — тянет меня в путь… Увижу святого — стану я добрым и молюсь, хоть бы у него и были такие глаза, как им теперь ставят… Увижу кости… играю, увижу бабу — сами знаете… Не дай мне бог костыль увидеть, сразу охромею!…
Их нагнал дон Касуалидон на коне с белой звездой во лбу. Уздечка, поводья, стремена были самые лучшие. Глаза у испанца блестели, как обсосанный леденец, шляпа трепетала на ветру. В народе поговаривали, что он расстрига: и впрямь, большая шляпа, застегнутый до самой шеи темный пиджак, рыжая грива и свежее немолодое лицо отдавали чем-то церковным.
Священником он был, авантюристом или тем и другим сразу, но он добровольно схоронил себя в краю, где мелкий сухой песок губил легкие, пришельцы боялись задохнуться и никто надолго не задерживался.
Дон Касуалидон ерзал и мялся, когда Культя называл его Сикамбром. При каждом слоге этого слова он сжимался, словно зверь под бичом укротителя. Живя день за днем, он забывал свое прошлое, но слово это, будто заклинание, вызывало кисло-сладкую тошноту: он вспоминал, что по своей вине доживает жизнь в краю, куда только людей ссылать.