Маски   ::   Белый Андрей

Но яснеет, под небо встав, яркий жарч кровель и крыш; из расхлестанных веток является розово-белый подъезд; два окна; вот – под ветви уныривают; но расхлещутся ветви, – и вновь выплывает карниз с подоконным фронтоном; туда Аведик Дереникович Тер-Препопанц поведет, точно стадо баранов, больных интеллектом людей с исключительно нервными лицами, с жестом, в котором – подчеркнутость брошенной позы.

Сюда приходя, волновался; там, за воротами, – точно в водянке оплывшие рожи коптителей Девкиного переулка; здесь – мысль в напряжении; здесь – острота, пылкость, смысл!

Но не то полагал Пятифыфрев:

– И бродят, и бродят!

Пупричных, привстав и плечо на костыль положивши, ответствовал:

– От мозголома… А энтот, – и он показал на мужчину с заколотым розовым галстухом, в фетровой шляпе и в сером пальто с отворотами, – тутовый он?

– Пертопаткин, – родными посажен за то, что войну отрицает!

– Резонно, – Пупричных насытился зрелищем; и – под воротами отколтыхал костылем.

– Фатализм – очень вредное верованье, развращаюшее наши нравы, как и шовинизм, наступательный патриотизм, – приставал Пертопаткин, Кондратий Петрович, к Пэпэш-Довлиашу.

Пэпэш-Довлиаш, Николай Николаич, профессор, толстяк, психиатр, вид имел добродушного лося; подрагивая и как будто паркет растирая ногою, с приплясочкой, вытянув челюсть и губы напучив, как для поцелуя, – спросил Пертопаткина:

– Как самочувствие?

– Прямо божественное!

Николай Николаич рукой с карандашиком, глазками и котелком – к Препопанцу:

– Клистир ему ставили?… Ставьте!… – и прочь отбежал, чтобы оцепенеть: глаз – бараний, пустой.