Последнюю покрышку бросил в топку, больше ничего нет, скоро огонь совсем погаснет, – в тиши кабинета хорошо было слышно каждое слово с другого конца провода… – нельзя гасить огонь, пойми, никак нельзя! Трубы полопаются, вся система выйдет из строя, и заморозим фабрику до самого апреля месяца, солдаты же на фронте ждут теплую одежду, ты подумал об этом?…
– Подумал, все время думаю, только вот придумать ничего не могу.
– Разве что самому лезть в печку…
– Это, конечно, здорово придумано, только боюсь, не поможет. Лучше покопаться в шлаке, может, найдешь несгоревшие угольки. Нужно держаться, понимаешь, держаться во что бы то ни стало…
Шарапов еще что-то отвечал, но Новожилов не стал больше слушать, положил трубку.
– Боюсь, на самом деле заморозим фабрику, – сказал Николай Николаевич.
– Подали бы хоть вагон подмосковного угля – чуть-чуть бы продержались. – Глаза у Новожилова стали мечтательными.
– Вряд ли подадут до утра, у железнодорожников твердый порядок: что нужно делать вечером, лучше отложить на утро, так спокойнее. – Кузьма Петрович вздохнул. – И то сказать, на чем бы мы стали перевозить уголь на фабрику? Оба грузовика стоят с пустыми баками, бензину ни грамма.
– Был бы уголек, на себе бы перетащили. – Новожилов задумался, потом с выражением совершенной безнадежности позвонил начальнику товарной станции.
Трубка долго нудно гудела, потом далекий голос устало отозвался: