Мы расстреляны в сорок втором   ::   Пархомов Михаил

 — Бывало мне жинка як нажарит… Домашнюю, свиную… Вот бы сейчас покуштувать.

— С французской булочг подхватывает Сенечка. Чтобы хрустела на зубах. А колбасу на сковородку…

— И то правда. С луком.

— Еще чего захотел!

— А я так даже против обыкновенного шницеля не возражаю, — говорит Жора. — На Константиновской была нарпитовская столовка, так там завсегда подавали на второе шницеля.

— А потом компотик…

— Или кисель. На третье.

Ленька прислушивается к голосам, болезненно морщится и говорит:

— Да замолчите, черти. Живот сводит. Вы когда-нибудь кончите варить воду или нет?

— А ты не слушай.

— Да ты ведь сам начал, Лень, а теперь кричишь.

— Ну, начал. Был такой грех. А теперь прошу…

— Добре…

«Повара» умолкают. Но ненадолго. Понизив голоса, перейдя на шуршаший шепот, они снова принимаются за свое. Причмокивают даже от удовольствия.

Ленька затыкает уши. Зарывается с головой в солому. А мне еще долго слышно, как Сенечка и Жора, перебивая друг друга, пекут, варят и жарят…

«Вот и еще один день прошел, — думаю я. — А сколько их осталось у нас, таких дней?»



ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Надеяться и верить

По лагерю разнеслась весть о том, что немцев расколотили под Москвой. Говорят, им здорово досталось. Наши будто бы окружили несколько немецких дивизий — с танками, с артиллерией, словом, со всеми потрохами, и не оставили камня на камне.

К нам в клуню это известие приносит вездесущий Сенечка.