JК
Мы расстреляны в сорок втором :: Пархомов Михаил
Страница: 39 из 132В город, помню, вернулись поздно, на машине, украшенной хвоей, и в руках у девчат, притворно-испуганно ойкавших на крутых поворотах, пряно пахли полевые цветы…
А теперь в Голосееве немцы.
— Обстановка, надеюсь, ясна, — скрипит голос начштаба. — Перед нами командование поставило задачу поддержать наземные части огнем. Стволов у нас достаточно. Принимая во внимание все вышеизложенное, предлагаю двенадцать вымпелов передислоцировать в район села Мышеловка. «Димитров», «Пушкин», «Кремль»… Вести по Голосееву прицельный огонь.
По Голосееву… Это значит — по сочным солнечным пятнам на зеленой траве, по зеркальной глади прудов. Огонь по прошлому, по всему тому, что так дорого и мило немеющему сердцу.
Оглохшие комендоры не разгибают спин. Каски съехали набок, землистые лица лоснятся от пота. Кровавые жилки опутали паутиной белки выпученных глаз.
Нет времени даже закурить. Мы с Ленькой Балюком подносим снаряды. У нас затекли руки. Когда мы идем по палубе, она тяжело гудит под ногами. Так продолжается почти двое суток подряд.
Огонь ведут одновременно все корабли. Маневрируют, чтобы их не засекли немцы. К вечеру второго дня над нами появляется самолет, долго кружит, высматривает. Вокруг него пухло белеют облачка зенитных разрывов, и, покружив, он уходит, чтобы привести за собой стаю «юнкерсов». Они плывут по остывающему небу медленно, наполняя воздух металлическим, душу раздирающим шумом: «Ве-зу, ве-зу, ве-зу…», разворачиваются и пикируют прямо на нас. Кажется, что самолеты вот-вот врежутся в палубу.
Бежать некуда.
А теперь в Голосееве немцы.
— Обстановка, надеюсь, ясна, — скрипит голос начштаба. — Перед нами командование поставило задачу поддержать наземные части огнем. Стволов у нас достаточно. Принимая во внимание все вышеизложенное, предлагаю двенадцать вымпелов передислоцировать в район села Мышеловка. «Димитров», «Пушкин», «Кремль»… Вести по Голосееву прицельный огонь.
По Голосееву… Это значит — по сочным солнечным пятнам на зеленой траве, по зеркальной глади прудов. Огонь по прошлому, по всему тому, что так дорого и мило немеющему сердцу.
Оглохшие комендоры не разгибают спин. Каски съехали набок, землистые лица лоснятся от пота. Кровавые жилки опутали паутиной белки выпученных глаз.
Нет времени даже закурить. Мы с Ленькой Балюком подносим снаряды. У нас затекли руки. Когда мы идем по палубе, она тяжело гудит под ногами. Так продолжается почти двое суток подряд.
Огонь ведут одновременно все корабли. Маневрируют, чтобы их не засекли немцы. К вечеру второго дня над нами появляется самолет, долго кружит, высматривает. Вокруг него пухло белеют облачка зенитных разрывов, и, покружив, он уходит, чтобы привести за собой стаю «юнкерсов». Они плывут по остывающему небу медленно, наполняя воздух металлическим, душу раздирающим шумом: «Ве-зу, ве-зу, ве-зу…», разворачиваются и пикируют прямо на нас. Кажется, что самолеты вот-вот врежутся в палубу.
Бежать некуда.