Мы расстреляны в сорок втором   ::   Пархомов Михаил

Поравнявшись с нами, развязывает ее и наделяет каждого краюхой еще теплого ситного хлеба и, после некоторого колебания, раздает по куску домашней колбасы. В торбе у него остаются ржаные лепешки, но их он не вынимает.

— Так и быть, устроим короткий привал, — говорит Семин. — Садись. У кого есть нож?

— У меня.

Жора вынимает из кармана нож, вытирает его травой и протягивает Семину деревянной ручкой вперед.

— А ножик, между прочим, финский, — говорит Семин. — Если не ошибаюсь, третий номер. Давно он у тебя, Мелешкин?

— Порядком…— Жора мнется. — По привычке прихватил, когда в армию забрали. На всякий случай. Авось пригодится.

— Пригодится? — у Сенечки глаза становятся круглыми. — И тебе случалось… Только это он и может выговорить!

Сенечка смотрит на Жору с опаской и невольно отодвигается.

— И чего ты пристал к человеку? — говорит Ленька Балюк, обращаясь к Сенечке. — Ножик, ножик… Никогда не видел ножа, что ли?.. Конечно, финские ножи не для того, чтобы перманенты делать.

Чудак-человек этот Сенечка. Он все еще чувствует себя дамским мастером из парикмахерской Трудлера.

Мы сидим под сосной. Ленька откусывает изрядный шматок колбасы, жует. Боцман смотрит на него во все глаза. Сам он не позволяет себе такой роскоши

— с колбасой Сероштан обращается почти нежно, едва касаясь ее зубами, налегает главным образом на хлеб.