На Быстрянке   ::   Брыль Янка

Тем более что тот напомнил ему о работе Максима, которуюему и самому хотелось, да и следовало прочитать.

И он пошел в хату.

Это была объемистая рукопись, в течение двух лет не раз переписанная и снова исчерканная, со вставками на полях и на обороте страничек, с таблицами и диаграммами, то раздражавшими Толин глаз пестрым множеством цифр, то тешившими его нежными красками акварельных рисунков.

Рукопись лежит на полотняной скатерти, раскрытая на тридцать седьмой странице, над которой, подперев кулаками подбородок, сидит задумавшийся Толя...

Работа Максима интересна. По крайней мере, если по совести, - так казалось Толе сначала. Чего стоил один эпиграф - из Ломоносова, где сильными и полными обаяния словами давно минувших времен говорилось об охране лесов одной из насущных задач нашей современности. У Максима речь шла о белорусских лесах, сильно пострадавших от войны, о новых, послевоенных насаждениях в так хорошо знакомой Толе, их, партизанской, пуще, о соснах, поврежденных низовыми пожарами, и о лечении их соответствующим уходом. Новый способ этого ухода и был темой работы Максима. Сквозь деловое, строгое течение тщательно отшлифованных фраз пробивалось горячее чувство к родному лесу, которому еще партизаном Максим решил посвятить себя полностью, на всю жизнь, по-своему, совсем по-иному продолжая дело отца-плотогона и деда-лесника.

Однако после этой вполне понятной для Толи прелюдии пошли таблицы вычисления, цифры...