На Быстрянке   ::   Брыль Янка

Иной раз чувствительность эта, очень редко и тайком, - Толя тогда об этом еще и догадаться не мог, проступала на глазах у Максима стыдливой мужской слезой; часто - смехом, каким-то тихим и детски заразительным смехом. Теперь, когда "редактор" сбросил шинель, кубанку и в черной овчинной жилетке поверх гимнастерки присел к столу, скрытая тревога и досада, казалось, вот-вот обратятся в смех, который уже проглядывал на его лице.

- Ну, так с какой же вы, батя, радости бригадное энзэ на сковороду да в огонь?

- С какой? Именины у меня, - отвечал старик, помешивая ложкой душистые попискивающие шкварки. - День ангела, святого-преподобного Антония Печерского, чтоб ему там за тучами легко икнулось. А ты, грамотей, вишь, и не знал. Горячо, чтоб ты сгорело! - Он ухватился за ручку сковороды другой рукой и, снова обжегшись, загремел: - Ну, а коптилку кто зажжет, интеллигенция?!

Максим наконец рассмеялся. Смеется он всегда тихо, сначала подержав свой мальчишеский смех, точно воду, за тонкими сжатыми губами. Вслед за Максимом, чуть не в полный голос, засмеялся и Толя. Неловко было смеяться над тем, что дед обжигается, но стало уже и весело, и как-то неожиданно тепло. Улыбнулся и Аржанец.

Коптилку зажгли и поставили на перевернутый солдатский котелок. Дед положил на стол круглое донце - кружок от березового комля - и на него по-хозяйски поставил полную горячей снеди сковороду. Особенно хорошо, совсем по-домашнему, пахло в землянке луком.