Тревожный август   ::   Хруцкий Эдуард Анатольевич

— А что делал до войны?

— Он из этих мест. Судимый, тоже водил машину.

— Так, кто еще?

— Сережа, его так звали. Нет, они его называли Серый, он всегда в военной форме ходил. Веселый был, смеялся, пел хорошо.

— Фамилия Серого?

— Не знаю. Ни разу не слышала, чтобы называли его по фамилии.

— Кто еще?

— Еще четыре или пять человек с ними, но я их видела мельком, ничего не могу сказать.

— Хорошо, вернемся к печати. Так кто именно приехал к вам из Москвы и когда?

— Бронек и Виктор Колугин. Когда это было, не помню. Ко мне они пришли ночью. Пили сильно, и Бронек все плакал, он Стасика вспоминал, убитого, и поклялся за него отомстить.

— В каких отношениях вы были с братьями Музыка?

— Я дружила со Стасиком.

— Дружила, иначе говоря…

— Да, иначе говоря, спала. Я любила его, — Дробышева поднялась, и впервые за все время разговора глаза у нее оживились. Даже лицо стало другим: оно разгладилось, тени на нем исчезли, и появился румянец. И голос стал звонким. Таким голосом люди обычно отстаивают свою правоту.

Данилов глядел на нее и думал: да, эта женщина, безусловно, любила бывшего начальника полицейской команды Станислава Музыку, и ей безразлично, что делал он, кого убивал, после каких дел приходил в этот дом. Она просто любила. Впрочем, нет. Она невольно становилась сопричастной к жизни этого человека, становилась его помощником, а, следовательно, врагом всего того, что защищал Данилов. Значит, такую любовь он оправдать не мог.