Начало неведомого века (Повесть о жизни - 3)   ::   Паустовский Константин

Впервые этот приторный запах высохших роз и меда Розовский услышал в Константинополе, когда ему показали осыпанный грубо отшлифованными драгоценными камнями ларец, где хранилось зеленое знамя Пророка. Оно было завернуто в истлевшие шелковые ткани и пересыпано лепестками роз.

Розовский открыл мне смысл многих неясных арабских образов и восточных стихов Бунина. С тех пор мне всегда кажется, что ислам - это религия дремоты, терпения и лени, особенно когда вспоминаешь стихи Бунина, навеянные чтением корана:

И в знойный час, когда мираж зеркальный Сольет весь мир в один великий сон,- В безбрежный блеск, за грань земли печальной, В сады Джипнат уносит душу он.

А там течет, там льется за туманом Река всех рек, лазурная Ковсерь И всей земле, всем племенам и странам Сулит покой. Терпи, молись и верь.

Я как-то сказал Розовскому о пассивности и лени ислама. Он обозвал эту мысль чепухой. Наоборот, говорил он,

ислам - это самая воинственная и фанатическая религия. Стоит объявить священную войну, стоит поднять зеленый стяг Пророка, чтобы ислам обрушился на мир, как черный стремительный самум. И я наглядно представлял себе этот самум, эту мчащуюся низкую мглу, откуда доносится вой всадников, и в руках у них, как сотни маленьких молний, сверкают обнаженные ятаганы.

Я не могу, конечно, рассказать обо всех посетителях кафе журналистов, хотя они и заслуживают этого.

Но нельзя не упомянуть об осколке старой Москвы, председателе "Общества любителей канареечного пения" репортере Савельеве.