JК
Наполеон Ноттингхильский :: Честертон Гилберт Кийт
Страница: 188 из 198И планировщик Великого Шоссе замертво рухнул ничком, стальноюхваткой сжимая кинжал.
— Для тебя, и для меня, и для всех отважных, брат мой, — нараспев проговорил Уэйн, — много доброго, крепкого вина в том кабачке за гранью мирозданья.
Толпа снова тяжко надвинулась на него; сражаться в темноте возможности не было. А он опять ухватился за дуб, на этот раз просунув руку в дупло, как бы цепляясь за самое нутро дерева. Толпа — человек тридцать — налегла на него, но оторвать его от дуба не смогла. Тишина стояла такая, точно здесь никого не было. Потом послышался какой-то слабый звук.
— Рука у него соскользнула! — в один голос воскликнули двое.
— Много вы понимаете, — проворчал третий (ветеран прошлой войны). — Скорее кости у него переломятся.
— Да нет, это не то. Господи, пронеси! — сказал один из тех двоих.
— А чего тогда? — спросил другой.
— Дерево падает, — ответил тот.
— Если упадет дерево, то там оно и останется [61] , куда упадет, — сказал из темноты голос Уэйна, и была в нем, как всегда, заманчиво-бредовая жуть, и звучал он издалека, из былого или из будущего, но уж никак не из настоящего. Что бы ни делал Уэйн, говорил он будто бы декламировал. — Если дерево упадет, там оно и останется, — сказал он. — Этот стих Екклезиаста считается мрачным; а я на него не нарадуюсь. Это апофеоз верности, и я остаюсь верен себе, срастаясь и сживаясь с тем, что стало моим. Да, пусть упадет, но, упавши, пребудет навечно.
— Для тебя, и для меня, и для всех отважных, брат мой, — нараспев проговорил Уэйн, — много доброго, крепкого вина в том кабачке за гранью мирозданья.
Толпа снова тяжко надвинулась на него; сражаться в темноте возможности не было. А он опять ухватился за дуб, на этот раз просунув руку в дупло, как бы цепляясь за самое нутро дерева. Толпа — человек тридцать — налегла на него, но оторвать его от дуба не смогла. Тишина стояла такая, точно здесь никого не было. Потом послышался какой-то слабый звук.
— Рука у него соскользнула! — в один голос воскликнули двое.
— Много вы понимаете, — проворчал третий (ветеран прошлой войны). — Скорее кости у него переломятся.
— Да нет, это не то. Господи, пронеси! — сказал один из тех двоих.
— А чего тогда? — спросил другой.
— Дерево падает, — ответил тот.
— Если упадет дерево, то там оно и останется [61] , куда упадет, — сказал из темноты голос Уэйна, и была в нем, как всегда, заманчиво-бредовая жуть, и звучал он издалека, из былого или из будущего, но уж никак не из настоящего. Что бы ни делал Уэйн, говорил он будто бы декламировал. — Если дерево упадет, там оно и останется, — сказал он. — Этот стих Екклезиаста считается мрачным; а я на него не нарадуюсь. Это апофеоз верности, и я остаюсь верен себе, срастаясь и сживаясь с тем, что стало моим. Да, пусть упадет, но, упавши, пребудет навечно.