Неумолимая жизнь Барабанова   ::   Ефремов Андрей

Подросток не может быть нежным, он ранит окружающий мир то ли из пустой жестокости, то ли для того, чтобы память о нем оставалась хотя бы в шрамах. Все прочее нарушает законы природы. Но Ксаверий не повел и ухом. Он уже стремился дальше, и нежничанья этой пары не заинтересовали его. Кнопф, тот просто переждал ласки, причиняемые одним ребенком другому, и тут же под его присмотром девочка принялась разминаться. Прочие дети остались безмятежны. Я вышел вслед Кафтанову.

– Вы видели почти все, – сказал он, пока мы бок о бок поднимались по неширокой лестнице. – Кое-что удивило вас, но держались вы прекрасно. – Мы оказались в нешироком мрачноватом коридоре. Ксаверий протянул руку, коснулся выключателя, и все осветилось.

Поначалу я едва не испустил возглас. Что-нибудь вроде: «О!» или «Вот тебе и на!» Однако присутствие Ксаверия было благотворно. Я сдержал плебейский порыв и изумился молча. Было чему. Последний раз я видел доску Почета… Я заходил к Евгении в контору лет пятнадцать тому. Необъятная, обрамленная фанерными пилястрами плоскость простиралась за спинами охраны. Фотограф был искусен и лукав. Распластанные на доске лица равномерно ряд за рядом сводили взгляды к центру. Невидимые лучи сходились у застывшего взгляда, исходившего из центра доски. Я прошелся туда-сюда по метлахским плиткам, из простого любопытства пытаясь попасть в фокус, где сходились лучи. Господи! Я же до сих пор помню этот удар. Он пришелся в центр грудины, но не причинил мне боли.