JК
Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабке :: Маркес Габриэль Гарсиа
Страница: 33 из 60В ту минуту с веткой, унизанной апельсинами, поднялся на террасу отец, не понимавший их языка.
— О чем разговор? — спросил он Улисса по-голландски.
— Так о пустяках.
Мать Улисса не понимала по-голландски и, когда ее муж прошел в дом, спросила на своем языке:
— Что он тебе сказал?
— Так пустяки? — ответил Улисс.
Он потерял из виду отца, но потом снова углядел его в окне конторы. Магь, дождавшись, когда они остались вдвоем, повторила с нетерпением:
— Ну так кто она?
— Никто, — сказал Улисс.
Он ответил рассеянно, потому что не спускал напряженных глаз с отца. Улисс увидел, как тот положил апельсины на сейф и стал набирать шифр. И пока Улисс следил за отцом, мать следила за Улиссом.
— Ты давно не ешь хлеба, — заметила она.
— Я его не люблю.
Лицо матери сразу оживилось.
— Неправда, сказала она. — Тебя губит любовь. Те у кого такая любовь не могут есть хлеба.
Волнение сменилось угрозой и в голосе и в глазах индеанки.
— Лучше скажи сам кто она, настаивала мать. Не то я силой искупаю тебя в наговорной воде.
В конторе голландец открыл несгораемый шкаф и, положив туда апельсины, захлопнув бронированную дверь. И тогда Улисс, отвернувшись от окна, скачал с явным раздражением:
— Я уже говорил, что никто. Не веришь — спроси у отца.
Голландец вырос в дверях, с обтрепанной Библией под мышкой, и стал раскуривать свою шкиперскую трубку.
— О чем разговор? — спросил он Улисса по-голландски.
— Так о пустяках.
Мать Улисса не понимала по-голландски и, когда ее муж прошел в дом, спросила на своем языке:
— Что он тебе сказал?
— Так пустяки? — ответил Улисс.
Он потерял из виду отца, но потом снова углядел его в окне конторы. Магь, дождавшись, когда они остались вдвоем, повторила с нетерпением:
— Ну так кто она?
— Никто, — сказал Улисс.
Он ответил рассеянно, потому что не спускал напряженных глаз с отца. Улисс увидел, как тот положил апельсины на сейф и стал набирать шифр. И пока Улисс следил за отцом, мать следила за Улиссом.
— Ты давно не ешь хлеба, — заметила она.
— Я его не люблю.
Лицо матери сразу оживилось.
— Неправда, сказала она. — Тебя губит любовь. Те у кого такая любовь не могут есть хлеба.
Волнение сменилось угрозой и в голосе и в глазах индеанки.
— Лучше скажи сам кто она, настаивала мать. Не то я силой искупаю тебя в наговорной воде.
В конторе голландец открыл несгораемый шкаф и, положив туда апельсины, захлопнув бронированную дверь. И тогда Улисс, отвернувшись от окна, скачал с явным раздражением:
— Я уже говорил, что никто. Не веришь — спроси у отца.
Голландец вырос в дверях, с обтрепанной Библией под мышкой, и стал раскуривать свою шкиперскую трубку.