JК
Оброк :: Бунин Иван Алексеевич
Страница: 23 из 26Она стояла в голубом шерстяном платье, от которого хорошо, душисто пахло. На волосах ее блестели остинки снега. Соседский теленок лез в сенцы. Она несколько раз выгнала его, потом выскочила на порог. Ей казалось, что она опять живет дома, у батюшки с матушкой, девкой. Ее радовало, что она знает чей это теленок и кому нужно крикнуть о нем.
- Мишка, родимец тебя расшиби! - крикнула она, выскакивая на порог и радуясь, что может, как своя, тутошняя, не обидно ругаться. - Я за твоим быком гоняться не стану!
В сенцы, грызя подсолнухи, вошла подруга, та, на чей сговор она приехала, девка серьезная, с широкими черными бровями, тоже наряженная, в новом большом платке стального цвета с серебристыми листьями.
- Пойдем батюшку перевозить, - торопливо сказала ей дочь Аверкия. - Совсем помирает, за попом велел итить...
Аверкии, возбужденный и бессонной ночью, и первой метелью, и переходом в избу - близкой смертью, - лежал в розвальнях и слушал, как холодно, по-зимнему шумит ветер, несущий белые хлопья, как шуршит сухой решетник, сквозь который дует он. Аверкии дрожал, ежился в своем истертом полушубке, накрытый для тепла пегими попонами, и все надвигал на лоснящийся лоб свою глубокую шапку. Лицо у него было ждущее, но глаза, большие, потемневшие, ничего не выражали. Он сам, своими силами, шатаясь и пьянея от слабости, перебрался из телеги на розвальни и с детским довольством думал: придут, чтобы перекладывать его, - ан у него уж все готово, только за оглобли берись...
- Мишка, родимец тебя расшиби! - крикнула она, выскакивая на порог и радуясь, что может, как своя, тутошняя, не обидно ругаться. - Я за твоим быком гоняться не стану!
В сенцы, грызя подсолнухи, вошла подруга, та, на чей сговор она приехала, девка серьезная, с широкими черными бровями, тоже наряженная, в новом большом платке стального цвета с серебристыми листьями.
- Пойдем батюшку перевозить, - торопливо сказала ей дочь Аверкия. - Совсем помирает, за попом велел итить...
Аверкии, возбужденный и бессонной ночью, и первой метелью, и переходом в избу - близкой смертью, - лежал в розвальнях и слушал, как холодно, по-зимнему шумит ветер, несущий белые хлопья, как шуршит сухой решетник, сквозь который дует он. Аверкии дрожал, ежился в своем истертом полушубке, накрытый для тепла пегими попонами, и все надвигал на лоснящийся лоб свою глубокую шапку. Лицо у него было ждущее, но глаза, большие, потемневшие, ничего не выражали. Он сам, своими силами, шатаясь и пьянея от слабости, перебрался из телеги на розвальни и с детским довольством думал: придут, чтобы перекладывать его, - ан у него уж все готово, только за оглобли берись...