Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго   ::   Моруа Андрэ

Как бы то ни было, Ажье повел Виктора Гюго в дом N_27 по улице Сен-Доминик, и прием состоялся - такой, каким он только и мог быть: остроносая госпожа Шатобриан сидела на диванчике, не шелохнувшись и не открывая рта; Шатобриан, в черном сюртуке, хилый, худенький, сгорбленный, стоял прислонившись к камину и старался выпрямиться во весь рост. Постаревший Рене не жалел похвал, "однако жив его позе, и в интонациях голоса, и в манере раздавать чины писателям было нечто властное и столь величественное, что Виктор Гюго почувствовал себя скорее униженным, чем охваченным восторгом. Он смущенно бормотал в ответ что-то невнятное, и ему очень хотелось поскорее уйти...". По настоянию матери он приходил к Шатобриану еще несколько раз, но и эти посещения не порадовали его, за исключением одного забавного визита, когда он был допущен поздним утром в час пробуждения виконта и удостоен любопытного зрелища - к удивлению своего ученика, Шатобриан при нем принимал душ, а затем слуга растирал его нагое тело. У старого Волшебника была манера делать грозные паузы, отчего беседа затихала, и с ледяной учтивостью показывать, что ему скучно... "Он внушал больше почтения, чем симпатии; люди чувствовали, что перед ними гений, а не просто человек..."

Литература нередко бывает для писателя способом передать своим любимым то, чего он не может им сказать. Гюго каждый месяц посылал господину Фуше очередной выпуск "Литературного консерватора", в котором помещал хронику о мелких административных деяниях его министерства, как будто они были важными мероприятиями, - он надеялся, что журнал попадет на глаза Адели. Там он напечатал элегию "Молодой изгнанник", в которой ученик Петрарки, Раймондо д'Асколи, изгнанный своим отцом за любовь к юной девушке, говорит, что он покончит с собой:

Я смею вам писать.