Осада Азова   ::   Мирошниченко Григорий Ильич

В крутойлоб его впились черные сгоревшие и несгоревшие зернинки дымного пороха. Иван Бурка стоял неподалеку от Самобродова, размахивая во все стороны обожженными руками, и рыдал навзрыд как малое дитя. Сгорели у Ивана Бурки все волосы на голове, и брови черные, и усы пышные, и черная как смоль борода, и даже кончик острого носа…

– Да ты ли это, Иван, – спросил его приятель, – ты ли? Господи! Ты плачешь? Надо же! Погуляли казаки с порохом. А все сатана Тимошка да блудня Корнилий. Без пороху всех оставили! Ах, сатаны! Ах… подлые! Сколько людей позагубили!

Сгорели двадцать два казака, а пообожглось порохом в четыре раза больше.

Три дня и три ночи кипело и гудело в крепости разъяренное людское море.

Татаринов понимал, с каким огнем играло войско, но атаманской булавы он отдавать изменникам не хотел. Был бы виновен – дело! Но нет же вины его! Будары с хлебом непременно приплывут…

Поглядывая на него, дед Черкашенин вытирал слезы и приговаривал:

Ах ты, батюшка, наш славный тихий Дон!

Бывало ты, Дон, все быстер течешь и чистехонек!

А теперь ты, кормилец, все мутен течешь:

Помутился ты, Дон, сверху донизу…

Брошенная искра разгорелась в верхних и нижних городках. Враги Татаринова на все пошли. Где черной ложью действовали, где подкупом, где самым злым и неслыханным наговором. И требовали они немедля атаманской булавы да Мишкиной головы. Пили, гуляли, орали и насмехались:

Ой люли, тарара,

На Юре стоит гора.