Падение Парижа   ::   Эренбург Илья Григорьевич

Она не крикнула; машинальноподнесла руку ко рту и удивилась: кровь… Она была сейчас вне присущих человеку чувств, не испытывала боли, не возмутилась грубостью нарядного, надушенного офицера. Как будто ее напоили. Было это самоотрешением, подъемом. «Люблю, – повторяла она, – и Дуду люблю, и Пьера, и отца, и Жака, и Робера, и тех, что в последний день Парижа спускались по горбатой улице, усталые, несчастные». Один ей сказал: «Прощайте…» – «Нет, здравствуй, милый!.. Вот мы и вместе… С Пьером… С Парижем…»

Это она говорила на скамье в коридоре. Ее отвели к полковнику. У него был шрам на щеке, а рыбьи глаза стояли. Полковник предложил Аньес сесть, сказал:

– Я хочу вас спасти. Скажите, кто эти люди? Неужели вам не жалко вашего сынишку? Я вам это говорю как отец – у меня две дочери…

Аньес изумленно на него поглядела; он вывел ее из другого мира. Ответила она глухо, как будто разговаривала сама с собой:

– Жаль сына?.. Нет… Я сегодня все поняла… Если один умирает, он кого-то спасет, обязательно спасет… Народ… Мой народ… (Она вспомнила, что ее допрашивают, встала, обычно сутулая – выпрямилась и заговорила чужим голосом.) Вы – отец? Неправда! Да вы знаете, кто вы? Бош! Бош!

Полковник позвал часового: «Уведите».