Палачи и жертвы   ::   Гасанов Эльчин

Иди, а то я че - то устал.

Надзиратель Василий собирался уходить, когда услышал за спиной слова Крылюка: "и еще, Вася, запомни, никогда не иди против своей семьи, ты понял? Никогда! Чтобы там не случилось. Это говорю тебе я, старый полковник".

В то утро ничего особенного не должно было произойти. Все в камере спокойно занимались своими делами, так сказать, тянули срок. Ровно в 11 часов всех

вывели на прогулку. Коба давно уже стал осторожным, поэтому прежде чем отойти от группы узников, осмотрелся по сторонам, прислушивался пению птиц. Привычка каторжника. И в тот день, на прогулке, он захотел остаться со своими мыслями наедине. Чуть отойдя от Губанова, который ему о чем-то говорил, вернее бурчал, Коба шмыгнул направо, в сторону высокого забора. Здесь было тихо, и воздух был какой-то другой, и небо ярко голубое. Вдалеке, где-то в камере, кто-то играл на свирели. Мелодия была очень грустной, будто сама свирель тосковала о разлуке. Зачем ее, т.е. свирель отделили, оторвали от камыша, тростника, разлучили с другими родными стебельками. Теперь свирель находилась в руках людей, вдали от растений и фауны. Иосиф Джугашвили вспомнил грузинский хор, который гортанно пел древний кахетинский фольклор. Какой-то весенне-морской аромат царил... И вдруг прямо перед Кобой появился он, Мешади Кязым. Как будто вырос из - под земли. Ростом он был на две головы выше Кобы. И опять эта страшная улыбка, в руках был зажат нож, который блестел от солнечных лучей.