JК
Пани П :: ЮРЬЕНЕН Сергей
Страница: 3 из 42"Что вы хотели сказать всем этим вашей матушке?" – "Сказать?" – "Ну да: представим на минуту, что посредством этих ваших действий вы вели с ней внутренний диалог? Так, что каждая из ваших девушек была своего рода репликой?"
Боже ж ты мой… Да мама тут при чем?
Что же, выходит, жизнь положена на то, чтобы сказать ей: нет! не загонял я твоей Мурке под хвост винтовочный патрон!
Не знаю, кто… не я.
И вообще насчет фактора жестокости к животным в детстве: братьев меньших по голове не бил.
И у этой ясновельможной, как ее там, когда нашли по зонтику забытому, сховался не для того, чтоб обокрасть. Чего там было красть? Гроши с орлами их общипанными?
Башка раскалывалась так, что бился лбом об стену.
*
Когда специальным рейсом доставили обратно в изолятор, вспомнилось ночью, как хотелось бросить ножик с указательного пальца. Поставить острый кончик на эту вот некрасиво вздутую фалангу и бросить так, чтоб, описав дугу, воткнулся бы в траву по рукоять. Кухонный был, а скругленная ручка из нержавейки с узорами тех лет. Лезвие прогибалось, настолько сточенный. Но дебил бросал красиво. Сколько ему было? Самому три-четыре, а тому… Когда вытащил на солнце свое хозяйство из прорехи, оно вровень с глазами оказалось. Которые просто вылезли на лоб, так поразился этому, а оно лопалось, огромное и красное, круто загибаясь с хищным видом. "Подержишься, дам ножик!"
Хотел, наверно, кончить посредством малыша, но только он – три с половиной! – взялся за этот сук, горячий и живой, и на котором сдвигалась кожа, как налетела мама – уже с прутом.
"Иди, мой руки!"
*
Другой раз – ему девять – шли через бор с купания. Взрослые, а за ними плелась ровесница-татарка с плоским лицом и скорбным видом.
Боже ж ты мой… Да мама тут при чем?
Что же, выходит, жизнь положена на то, чтобы сказать ей: нет! не загонял я твоей Мурке под хвост винтовочный патрон!
Не знаю, кто… не я.
И вообще насчет фактора жестокости к животным в детстве: братьев меньших по голове не бил.
И у этой ясновельможной, как ее там, когда нашли по зонтику забытому, сховался не для того, чтоб обокрасть. Чего там было красть? Гроши с орлами их общипанными?
Башка раскалывалась так, что бился лбом об стену.
*
Когда специальным рейсом доставили обратно в изолятор, вспомнилось ночью, как хотелось бросить ножик с указательного пальца. Поставить острый кончик на эту вот некрасиво вздутую фалангу и бросить так, чтоб, описав дугу, воткнулся бы в траву по рукоять. Кухонный был, а скругленная ручка из нержавейки с узорами тех лет. Лезвие прогибалось, настолько сточенный. Но дебил бросал красиво. Сколько ему было? Самому три-четыре, а тому… Когда вытащил на солнце свое хозяйство из прорехи, оно вровень с глазами оказалось. Которые просто вылезли на лоб, так поразился этому, а оно лопалось, огромное и красное, круто загибаясь с хищным видом. "Подержишься, дам ножик!"
Хотел, наверно, кончить посредством малыша, но только он – три с половиной! – взялся за этот сук, горячий и живой, и на котором сдвигалась кожа, как налетела мама – уже с прутом.
"Иди, мой руки!"
*
Другой раз – ему девять – шли через бор с купания. Взрослые, а за ними плелась ровесница-татарка с плоским лицом и скорбным видом.