Бронепоезд No 14,69   ::   Иванов Всеволод

Шаркая босой ногой с серыми потрескавшимися ногтями, уныло ответил:

-- Куда повезут.

Кадык у него, покрытый дряблыми морщинами, большой, с детский кулак, и при разговоре расправлялись и видны были чистые белые полоски кожи.

-- Редко, видно... говорить-то приходится, -- подумал Незеласов.

-- У меня в Сызрани-то земля -- любовно проговорил старик, -- атличнейший чернозем. Прямо золото, а не земля -- чекань монету!.. А вот поди же ты -- бросил.

-- Жалко?

-- Известно жалко. А бросил. Придется обратно.

-- Обратно итти далеко... очень...

-- И то говорю -- умрешь еще дорогой?

-- Не нравится здесь?

-- Народ не наш! У нас народ все ласковый, а здесь и говорить не умеют. Китаец, так тот совсем языка русского не понимает. И как живет, Бог его знает! Фальшиво живет. Зачервивешь тут, обратно пойду. Брошу все и пойду. Чать, и большевики люди, а?

-- Не знаю, -- ответил капитан, идя дальше.

III.

Вечером на станцию нанесло дым.

Горел лес.

Дым был легкий, теплый.

Кирпичные домики станции, похожая на глиняную кружку водокачка; китайские фанзы и желтые поля гаоляна закурились голубоватой пеной и люди сразу побледнели.

Прапорщик Обаб хохотал:

-- Чревовещатели-и!..

И, точно ловя смех, жадно прыгали в воздухе его длинные руки.

Чахоточная беженка с землистым лицом в каштановом манто подпоясанном бечевкой, которой перевязывают сахарные головы, бегала мелкими шажками по станции и шопотом говорила:

-- Партизаны... партизаны... тайгу подожгли...