Первые радости   ::   Федин Константин Александрович

Но упрямым спокойствием своих ответов Кирилл внушал ей молчание. У неё появилось чувство, что он управляет ею, что она должна подчинить ему своё поведение. Ей показалось, что он безмолвно приглашает её в заговор с ним против воров, шаривших в его вещах. Боль и страх за него как будто отступили перед любованием им. Он знал, как себя держать в минуту отталкивающего и незаслуженного оскорбления. Теперь она воочию видела перемену, которая произошла с ним. О да, он переменился, но переменился так, что она могла гордиться им больше, чем прежде. Все, что происходило в их доме, было, конечно, тягостной ошибкой, которую надо перенести именно так, как переносил сын. Он учил мать держаться с тем достоинством, какое она мечтала в нём видеть, не вызывающе — нет, не грубо, но непреклонно, жёстко, по-мужски. Боже, как он вырос, как возмужал! И почему Вера Никандровна поняла это только теперь, в это безжалостное мгновенье?

— Что ж, молодой человек, — проговорил жандарм, откалывая со стены портрет Пржевальского, — играете в революцию, а над кроватью повесили офицера?

— Офицер этот не чета вам, господин жандарм, — ответил Кирилл. — Он принёс России славу.

Жандарм сорвал картинку и кинул её на пол.

— Советую вам подумать о вашей матери, если вы махнули рукой на себя, — произнёс он, и слышно было, как он осадил голос, чтобы не закричать.

Кирилл должен подумать о матери — это были чужие, холодные слова, но они обожгли сердце Веры Никандровны отчаянием.