JК
Петля и камень на зелёной траве :: Вайнер Аркадий
Страница: 518 из 657А потом отвалилась в сторону, глубоко и облегченно вздохнула, поцеловала-укусила меня в грудь и сказала ясным светлым голосом:
– Ну не сердись, любименький дурачок… Ты невыносимо добродетельный… Ведь тебе же хорошо было?… Тебе же сладко со мной было?…
Мне было сладко. Господи, что же я совершил? Как же я выблюю из себя эту ядовитую горечь греха за миг насильной сладости?
– У тебя нет ванны? – спросила Эва.
Я с трудом разлепил губы:
– Она разрушена. Доживем так – в грязи…
Она помолчала, перегнулась через меня, и мне прикосновение ее было отвратительно, и она, наверное, почувствовала это, потому что взяла с полу сигареты, закурила, отодвинулась к самому краю дивана и медленно сказала:
– Это не грязь. Я люблю тебя. Давно…
– А я тебя – нет.
Она пустила вверх длинный росток дыма, задумчиво спросила:
– Тебе сейчас хочется дать мне по морде? Сделать больно? Оскорбить?
– Нет. Ты здесь не при чем.
– Эх ты, агнец Божий! Берешь грех мира на себя?
– Ничего я не беру. Переспали, и все. Ты же этого хотела.
– Нет! – она стремительно приподнялась на локте. – Я не этого хотела! Я хочу жить с тобой всегда…
– Не будет этого…
– Почему, Алешенька?
– Не надо говорить об этом, Эва. Тут даже обсуждать нечего. Ты для меня не существуешь. А я сам – почти умер…
Ула! Я не прошу у тебя прощения. Ты ведь и не узнаешь никогда об этом сумрачном кошмаре – в разоренном мерзком жилище, сгнившем, истлевшем, с падающими с потолка крысиными гнездами. Ула – от всей любви своей – пожалей меня, мне одному нести в себе эту ночь распада и извращения.
– Ну не сердись, любименький дурачок… Ты невыносимо добродетельный… Ведь тебе же хорошо было?… Тебе же сладко со мной было?…
Мне было сладко. Господи, что же я совершил? Как же я выблюю из себя эту ядовитую горечь греха за миг насильной сладости?
– У тебя нет ванны? – спросила Эва.
Я с трудом разлепил губы:
– Она разрушена. Доживем так – в грязи…
Она помолчала, перегнулась через меня, и мне прикосновение ее было отвратительно, и она, наверное, почувствовала это, потому что взяла с полу сигареты, закурила, отодвинулась к самому краю дивана и медленно сказала:
– Это не грязь. Я люблю тебя. Давно…
– А я тебя – нет.
Она пустила вверх длинный росток дыма, задумчиво спросила:
– Тебе сейчас хочется дать мне по морде? Сделать больно? Оскорбить?
– Нет. Ты здесь не при чем.
– Эх ты, агнец Божий! Берешь грех мира на себя?
– Ничего я не беру. Переспали, и все. Ты же этого хотела.
– Нет! – она стремительно приподнялась на локте. – Я не этого хотела! Я хочу жить с тобой всегда…
– Не будет этого…
– Почему, Алешенька?
– Не надо говорить об этом, Эва. Тут даже обсуждать нечего. Ты для меня не существуешь. А я сам – почти умер…
Ула! Я не прошу у тебя прощения. Ты ведь и не узнаешь никогда об этом сумрачном кошмаре – в разоренном мерзком жилище, сгнившем, истлевшем, с падающими с потолка крысиными гнездами. Ула – от всей любви своей – пожалей меня, мне одному нести в себе эту ночь распада и извращения.