JК
Убийство в музее восковых фигур :: Карр Джон Диксон
Страница: 170 из 263Он сидел неподвижно, положив локти на перила, устремив взгляд на сцену…
В потной, пахнущей пудрой темноте белый луч прожектора нашел Эстеллу, стоящую перед ярко-красным занавесом. Она была в белом платье, в волосах — жемчужная диадема. Я сидел слишком далеко, чтобы разглядеть выражение ее лица, но мне представлялась синеглазая девушка с встревоженным лицом, розовыми губками и хрипловатым голосом, которая так неуловимо переменила все сегодня днем в доме на бульваре Инвалидов. И даже сейчас можно было уловить влажный блеск ее глаз, оглядывающих публику. Между ней и залом был такой жаркий, живой, интенсивный контакт, что пересыхало во рту. Это было как электрический заряд, который распространялся по залу теплыми волнами; в напряженной тишине раздавалось чуть слышное поскрипывание стульев, и зрители отвечали певице единой волной затаенного дыхания. Скрипки затянули мечтательную мелодию; они играли все трепетней, уводили нас все дальше от действительности…
Эта девушка умела петь! Нежность ее голоса хватала за душу, будила забытые печали, заставляла вспомнить о боли, жалости и сострадании. Она пела с увлеченностью Мистенгет, теплой беззаботностью Меллер; роняла слова, будто стряхивала пепел с сигареты. Но рекламировать ее как американскую певицу было настоящим безумием. Джина Прево пела песенки старого доброго Парижа, в мелодиях которых звучит не только любовь, но и полет мысли. Они рассказывают о драках, и трущобах, подвалах, самозабвенности, и холодном дожде. Горе кричит в каждой струне коварной скрипки, в каждой паузе, обрывающей хрипловатый голос.
В потной, пахнущей пудрой темноте белый луч прожектора нашел Эстеллу, стоящую перед ярко-красным занавесом. Она была в белом платье, в волосах — жемчужная диадема. Я сидел слишком далеко, чтобы разглядеть выражение ее лица, но мне представлялась синеглазая девушка с встревоженным лицом, розовыми губками и хрипловатым голосом, которая так неуловимо переменила все сегодня днем в доме на бульваре Инвалидов. И даже сейчас можно было уловить влажный блеск ее глаз, оглядывающих публику. Между ней и залом был такой жаркий, живой, интенсивный контакт, что пересыхало во рту. Это было как электрический заряд, который распространялся по залу теплыми волнами; в напряженной тишине раздавалось чуть слышное поскрипывание стульев, и зрители отвечали певице единой волной затаенного дыхания. Скрипки затянули мечтательную мелодию; они играли все трепетней, уводили нас все дальше от действительности…
Эта девушка умела петь! Нежность ее голоса хватала за душу, будила забытые печали, заставляла вспомнить о боли, жалости и сострадании. Она пела с увлеченностью Мистенгет, теплой беззаботностью Меллер; роняла слова, будто стряхивала пепел с сигареты. Но рекламировать ее как американскую певицу было настоящим безумием. Джина Прево пела песенки старого доброго Парижа, в мелодиях которых звучит не только любовь, но и полет мысли. Они рассказывают о драках, и трущобах, подвалах, самозабвенности, и холодном дожде. Горе кричит в каждой струне коварной скрипки, в каждой паузе, обрывающей хрипловатый голос.