Письмо в Россию   ::   Набоков Владимир Владимирович

В сыром, смазанном черным салом, берлинском асфальте, текут отблески фонарей; в складках черного асфальта -- лужи; кое-где горит гранатовый огонек над ящиком пожарного сигнала, дома -- как туманы, на трамвайной остановке стоит стеклянный, налитый желтым светом, столб,-- и почему-то так хорошо и грустно делается мне, когда в поздний час пролетает, визжа на повороте, трамвайный вагон-- пустой: отчетливо видны сквозь окна освещенные коричневые лавки, меж которых проходит против движенья, пошатываясь, одинокий, словно слегка пьяный, кондуктор с черным кошелем на боку.

Странствуя по тихой, темной улице, я люблю слушать, как человек возвращается домой. Сам человек не виден в темноте, да и никогда нельзя знать наперед, какая именно парадная дверь оживет, со скрежетом примет ключ, распахнется, замрет на блоке, захлопнется; ключ с внутренней стороны заскрежещет снова, и в глубине, за дверным стеклом, засияет на одну удивительную минуту мягкий свет.

Прокатывает автомобиль на столбах мокрого блеска,-- сам черный, с желтой полоской под окнами,-- сыро трубит в ухо ночи, и его тень проходит у меня под ногами. Теперь уже совсем пуста улица. Только старый дог, стуча когтями по панели, нехотя водит гулять вялую, миловидную девицу, без шляпы, под зонтиком. Когда проходит она под красным огоньком, который висит слева, над пожарным сигналом, одна тугая черная доля зонтика влажно багровеет.

А за воротом, над сырой панелью,-- так нежданно! -бриллиантами зыблется стена кинематографа.