Плотничья артель   ::   Писемский Алексей

Но и оральщики отшабашили, едут! Это можно догадаться по крику задельного мужика, Петра Завирохи; не зная, можно подумать, что он с кем-нибудь бранится, а вовсе нет: он только говорит, и беспрестанно говорит, и все криком кричит; поэтому его Завирохой и прозвали. От оральщиков отделился староста, худощавый и с озабоченным лицом мужик, отличающийся от прочих только тем, что в сапогах и с палочкой, но, как и все другие, сильно загорелый и перепачканный в грязи; он входит на красный двор, снимает шапку и подходит к перилам галереи.

- Здравствуй, Семен, надевай шапку. Что скажешь хорошего? - говорю я.

- Овес выкидали, - отвечает Семен неторопливо.

- Ну, и слава богу! Вовремя, значит, управляемся; теперь, стало быть, ячмень и лен только остался, - продолжаю я.

- Лен и ячмень остался теперь, - подтверждает Семен.

Несколько времени мы оба молчим.

- Теперь бы дождичка надо, - замечаю я.

Семен вздыхает.

- Не мешало бы и дождичка, - соглашается он.

Вообще он говорит как-то лениво: видно, устал да и... Я, впрочем, понимаю, что это значит.

- Эй! Кто там? - кричу я. - Скажите ключнице, чтоб дала старосте водки.

Лицо Семена в минуту освещается удовольствием; ключница выносит стакан водки и вместе с тем полломтя густо насоленного хлеба. Она, по разным сношениям, большая приятельница Семену и всех почти детей у него крестила.

Семен берет стакан, крестится и, проговоря:

- С засевом, батюшка, поздравляю! - выпивает сразу и потом морщится.

- Закусите, - говорит ключница, подавая ему хлеба.