Страница:
250 из 778
Но воспоминание останется в нем, и как же тогда жить на белом свете Юрку Сапожнику? И пока счастье его не кончилось - наяву ли, во сне, - он должен сказать, обязан сказать ей то, чего не скажет уж никому:
- Реченька ты моя светлая, березонька тихая…
Меньше всего подходили его слова для колдуньиной дочки, но Аринка вздрогнула, замерла в его руках, прижалась, слушая громкое Юрково сердце, будто в нем снова и снова повторялись слова, неожиданные в устах сельского парня, привыкшего ходить за сохой, орудовать топором, тачать сапоги, чинить конскую сбрую. А она и раньше знала, что живут они, зреют в Юрковом сердце, - застенчивые глаза их выдавали. Колдуньина дочка не могла не знать, что в застенчивых глазах таится больше любви и страсти, чем в смелых и наглых… Долго стояли, обнявшись, но вот Аринка вздохнула, ласково отстранила Юрка, закинула косу за спину, смягченным грудным голосом спросила:
- Теперь ты останешься? Не пойдешь воевать?
- Аринушка… - Снова Юрко растерялся, замолк, потом бережно взял ее руку, сказал с упреком: - Я ж первым вызвался. Матушка вон и то… плакала, плакала, да и благословила.
- Но ты же, когда назвался, не знал, что я попрошу… что я не хочу… Теперь ты останешься?
- Нет, Арина. Пойду я. Все идут.
- Пусть идут! - коса-змея снова угрожающе извивалась в ее быстрых руках. - Не хочу, чтоб тебя татары убили!
- Бог с тобой, Арина! Почему меня убьют?
- Убьют, я знаю - гадала. Не ходи, Юра, ты ж совсем молоденький! - и опять обняла, прижималась лицом к груди, повторяла: - Не ходи! Не хочу!..
Даже ласки Арины не прогнали жуткого холодка от ее пророчества, и неожиданно он отстранил ее руки, сдержанно сказал:
- Убьют, - значит, судьба. А я пойду. Дядька Фрол правильно сказывал: кто совесть хоть раз потерял, другой не купит.
|< Пред. 248 249 250 251 252 След. >|