Пошехонская старина   ::   Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

– Рад стараться! – отозвался Перхунов, которому улыбалась перспектива всегда готового стола у патрона.

Кончилось, разумеется, тем, что Струнников прослезился. С летами он приобрел слезный дар и частенько-таки поплакивал. Иногда просто присядет к окошку и в одиночку всплакнет, иногда позовет камердинера Прокофья и поведет с ним разговор:

– Рад, Прокатка?

– Чему, сударь, радоваться!

– По глазам вижу, что рад. Дашь ты стречка от меня!

– Неужто, сударь, вы так обо мне полагаете? Кажется, я…

И так далее.

Поговорив немного, Федор Васильич отошлет Прокофья и всплакнет:

– Добрый он! добрые-то и все так… А вот Петрушка… этот как раз… Что тогда делать? Сбежит Петрушка, сбежит ключница Степанида, сбежит повар… Кто будет кушанье готовить? полы мыть, самовар подавать? Повар-то сбежит, да и поваренка сманит…

Посидит, потужит – и опять всплакнет.

Струнников еще не стар – ему сорок лет с небольшим, но он преждевременно обрюзг и отяжелел. От чрезмерной ли еды это с ним сталось, или от того, что реформа пристигла, – сказать трудно, но во всяком случае он не только наружно, но и внутренно изменился. Никогда в жизни он ничем не тревожился и вдруг почувствовал, что все его существо переполнилось тревогой. Всего больше его мучило то, что долги стало труднее делать. Соседи говорят: такое ли теперь время, чтобы деньги в долги распускать! Богатеи из крестьян тоже развязнее сделались. Отказывают без разговоров, точно и не понимают, что ему до зарезу деньги нужны.