Последний поворот на Бруклин   ::   Selby Hubert

Она (он) не пыталась ни маскироваться, ни скрывать своих пристрастий при помощи женитьбы и чисто мужских базаров, не желала утолять свою гомосексуальность, тайно храня альбом с фотками любимых актеров и спортсменов, наблюдая за играми мальчишек или заделавшись завсегдатаем турецких бань и мужских раздевалок, не желала исподтишка бросать на всех косые взгляды и одновременно искать защиты под тщательно оберегаемой маской принадлежности к мужскому полу (со страхом ожидая на коктейле или в баре того момента, когда этот фасад чего доброго начнет осыпаться от алкоголя и будет полностью разрушен при попытке поцеловать или прощупать привлекательного юношу, после чего обычно следует решительный отпор, удар по морде – пидор гнойный! – и приходится, рассыпавшись в бессвязных извинениях и оправданиях, удирать на улицу) – а напротив, гордилась тем, что она гомосексуалист, чувствуя свое интеллектуальное и эстетическое превосходство над теми (особенно женщинами), кто не принадлежит к сообществу геев (посмотрите, сколько педиков среди великих деятелей искусства!); и надевала женские трусики, пользовалась губной помадой, косметикой для глаз (в том числе, время от времени, золотой и серебряной «звездной пылью» для век), делала горячую завивку своих длинных волос и маникюр, носила женскую одежду в комплекте с подбитым ватой бюстгальтером, туфлями на высоких каблуках и париком (едва ли не самое сильное возбуждение она испытывала, когда приходила в «БОП-СИТИ», нарядившись высокой, величественной блондинкой (на каблуках она была в шесть футов четыре дюйма ростом), в сопровождении негра (это был здоровенный красивый черномазый, и когда он ленивой походкой входил в заведение, все тамошние шлюхи вздрагивали, а натуралы опешили слинять. Мы только что из классного притона, классно уторчались, так тащились, что мне было на всех наорать, голубушка, вот что я скажу!); а иногда носила и тампон для месячных.

Она была влюблена в Винни и, пока он сидел в тюрьме, редко бывала дома – ночевала у подружек в Верхнем Манхэттене и почти все время тащилась под бензедрином и марихуаной. Как-то поутру, так и не смыв косметику после трехдневной обкурки в шумной компании, она привела домой одну подружку, и старший брат, влепив ей оплеуху, сказал ей, что если он еще хоть раз заявится домой в таком виде, он его убьет. Обозвав брата грязным пидором, они с подружкой с воплями выбежали из дома.