Повесть о лесах   ::   Паустовский Константин

Чтобы стесать бревно, Федорсначала делал насечки. На топор он совсем не глядел, морщился от махорочного дыма, но насечки клал быстро и ровно. Потом Федор одним длинным ударом снимал толстый слой дерева, и в сторону отлетал смолистый пахучий горбыль.

- Здорово тешешь! - говорил Леонтьев.

- По-касимовски! - отвечал Федор. - Главное, хороший струмент надо иметь. А обтесать - дело десятое.

- Глазомер еще нужен, - замечал Леонтьев.

- Как и во всяком деле, - соглашался Федор. - В твоем занятии тоже без глазомера ни черта не получится.

- В каком это занятии?

- В письменном. Мне сын зимой книжки читает. Я этого дела большой любитель. Сразу видать, как книга притесана. Иная просто впритык, а иная заподлицо. Сколько ни гляди, а где швы, не отыщешь.

- Тоже труд великий! - вздыхал плотник Илларион - худой, болезненный, никогда не снимавший бараньей шапки. - Кто топором, кто плугом, кто циркулем, а кто и словом. Каждый по-своему дает предназначение жизни.

- А в чем оно заключается, - хитро спросил Евтей, - предназначение жизни?

Плотники на минуту перестали тесать, вопросительно посмотрели на Евтея.

- То-то! - сказал Евтей. - Предназначение жизни! Каждое слово имеет свои рамки, а ты, Илларион, видать, мелешь - сам не понимаешь что. Какое, например, мое предназначение? Щи хлебать да махорку курить? Или есть во мне другой смысл?

- Тебе виднее, - пробормотал Илларион.

- Вот и видно мне, - сказал Евтей, - что человек не для себя существует, а для движения жизни.