Продай свою мать   ::   Севела Эфраим

Вынул аккордеон из футляра, натянул ремни на плечи. Григорий Иванович запел вполголоса. Я тихо аккомпанировал.

Дывлюсь я на небо, Тай думку гадаю:

Чому я из сокил, Чому ж нэ литаю.

Чому ж мэни, боже, Ты крылец не дал?

Я б землю покинув Тай у нэбо злитав.

Потом умолк. Посидел, понурив голову, и тихо сказал:

— Вот вы, евреи, уезжаете… А куда нам, православным, податься?

Он уставился на меня слезящимися, все еще голубыми глазами, и серебряная голова его мелко задергалась, словно его душили рыдания.



x x x

Лайма стала моей женой.

Та самая золотоволосая Лайма, Лаймуте, дочь Винцаса, занявшего при немцах наш дом на Зеленой горе, но впустившего меня туда, когда мне больше некуда было деваться. Та самая Лайма, с которой мы провели лето под соломенной крышей лесного хутора у старой Анеле, тетки Винцаса. Та самая яркая блондинка, стройная, как богиня, при виде которой каждый раз помрачался мой рассудок, и я шел за ней, как сомнамбула, осыпаемый градом насмешек и оскорблений.

С того памятного лета на хуторе у Анеле и до самой женитьбы наша связь с Лаймой не прерывалась. Это была связь раба и госпожи. Лайма, не скрывая, презирала меня, подтрунивала и издевалась, на людях и когда мы оставались одни. Все во мне вызывало у нее иронию, насмешку. Но порывать со мной она не хотела, и когда мы долго не виделись, она начинала томиться и, встретив, проявляла даже признаки радости.

Она была антисемиткой. От рождения, по крови.