Ужас в городе   ::   Афанасьев Анатолий

Старик не огорчился, прикинул:

– Десять лет плюс к моим – раньше ста не выйду.

Да-а, оказия… Ведь не для себя брал. Правнучек Михрюта весь извелся, у других у всех есть велики, у него нету. Ну уж что, думаю, пусть прокатится хотя бы за ограду. Тут и накрыли. Как думаешь, учтет суд, что не для себя?

– Навряд ли. Если бы "мерседес" угнал, тогда учли бы.

– Понятно… Тебе-то самому что грозит?

– Ничего. Отпустят сегодня. Я человека порешил, в этом преступления нет.

Подремать ему не дали, но хоть покурил. Вскоре пришел сержант, растолкал алкашей, нещадно пиная их ногами, и увел на работу. Следом другой сержант приволок бачок с обедом, который одновременно являлся и ужином: кормили раз в день, на ночь еще наливали по кружке кипятка с какой-то ржавчиной, обозначавшей чайную заварку. Сержант кинул в алюминиевые миски по черпаку горячей пшенной каши, приправленной маслом машинного цвета и запаха. Выдал на троих буханку черняги.

Мышкин снял ботинок и достал из носка смятую денежную купюру пятидесятидолларового достоинства.

– Принеси, соколик, жратвы нормальной и бутылку беленькой.

Сержант сказал: "Будет сделано", – и подмигнул Мышкину.

Значение этого подмигивания Мышкин понял минут двадцать спустя, когда в камеру втолкнули нового постояльца – парня лет двадцати шести – двадцати семи, в кожане, в каучуковых мокасах пехотного образца, с острым и наглым, как у коршуна, лицом. Глаза у парня словно затянуты слюдяной пленкой: ничего не выражают.