Салтыков Михаил Евграфович Пошехонская старина.   ::   Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович

– Это я, маменька, Гриша…

– Ну, войди. Войди, посмотри, как мать-старуха хлопочет. Вон сколько денег Максимушка (бурмистр из ближней вотчины) матери привез. А мы их в ящик уложим, а потом, вместе с другими, в дело пустим. Посиди, дружок, посмотри, поучись. Только сиди смирно, не мешай.

Гриша садился и застывал на месте. Он был бесконечно счастлив, ибо понимал, что маменькино сердце раскрылось и маменька любит его.

Разумеется, любимчик передавал о слышанном и виденном прочим братьям и сестрам, и тогда между детьми происходили своеобразные собеседования.

– И куда она такую прорву деньжищ копит! – восклицал кто-нибудь из постылых.

– Все для них вот, для любимчиков этих, для Гришки да для Надьки! – отзывался другой постылый.

– Ты бы, Гришка, сказал матери: вы, маменька, не все для нас копите, у вас и другие дети есть…

– Да, – скажет он! И т. д. и т. д.

Таковы были единственные выражения, в которых родительская ласка Счерпывалась вполне.

Таким образом, к отцу мы, дети, были совершенно равнодушны, как и все вообще домочадцы, за исключением, быть может, старых слуг, помнивших еще холостые отцовские годы; матушку, напротив, боялись как огня, потому что она являлась последнею карательною инстанцией и притом не смягчала, а, наоборот, всегда усиливала меру наказания.

Вообще телесные наказания во всех видах и формах являлись главным педагогическим приемом.