Самоходы   ::   Телешов Николай Дмитриевич

Подошли было бабы к Устинычу, и старуха, встревожась, начала было ныть и причитывать, но Трифон оглянулся и закричал на мать:

- Замолчи, что ль!

Старуха умолкла и тихо заплакала, а Трифон сморщился, закусил до боли губу и долго стоял неподвижно, отвернувшись в другую сторону.

Весь день простояли они на одном месте. Под Устиныча подстелили рогожи и армяки, чтоб ему было теплее, но он все дрожал и стучал зубами.

Развели костер.

"Неужто ночевать будем?" - думал Трифон и не знал, как быть и на что решиться.

Вся семья молча думала одну общую думу, и только Устиныч сквозь бред выговаривал иногда постороннее словечко, то кому-то жалуясь, что "способия" не дают, то кого-то браня и прогоняя:

- Мое место! Пошел ты! Говорят - мое!.. Убирайся...

Через минуту он приходил в себя и, глядя с тоской на Сашутку, говорил ему:

- Знать, милые, не дойду... Ничего не поделаешь...

Для вас старался... вас-то жалко... Думал, вам-то хорошо будет...

Он опять закрывал глаза и сердито вскрикивал:

- Мое место! Прочь пошел! Отойди!

И жутко становилось Сашутке от этого голоса, и тоскующее сердце его подсказывало, что дедушка отгоняет от себя смерть... Об этом же думали и другие.

От внезапного треска костра вздрагивал иногда даже Трифон. Все ежились, все приуныли...

Так застала их тихая полночь.

IV

День был праздничный. Все село собралось на дороге посмотреть на диковинное зрелище. Несколько троек ехало позади черного полка, на котором стоял высокий свинцовый гроб, покрытый сухими венками с белыми и черными лентами.