Себастьян Бах   ::   Оржеховская Фаина Марковна

Его зрение и слух настолько сохранились, что он посещал концерты, чтобы полюбоваться на своих «детей», «внуков» и «правнуков». С его прибытием воцарилась тишина, но сам Рейнкен нарушил ее: еще до того как музыканты почтительно усадили его на место, он приблизился к ним, стуча палкой, и хоть руки у него дрожали, а длинная седая борода приобрела зеленоватый оттенок с тех пор, как Бах видел его в Галле, он громко и отчетливо произнес:

– Здорово, мальчики! Музыканты весело зашумели.

– Что ж тут смешного, если старшему из вас только пятьдесят лет?

Усевшись, он спросил:

– Ну, так как? Снова будем ломать комедию? Музыканты знали, на что намекает Рейнкен. Они призваны сюда, чтобы сказать свое мнение, но окончательный суд произнесут не они, а церковное начальство. Кунау сказал своим тихим голосом:

– Ваша милость всегда были недоверчивы.

– Я прожил без малого век. А это не проходит даром.

– Я не так мрачно смотрю на жизнь, дедушка! – сказал Телеман: ему позволялось называть Рейнкена так фамильярно. – Жизнь все-таки права!

– Немецкое искусство сильно! – подхватил Матесон.– Оно всегда утвердит свое господство!

И он произнес целую речь по этому поводу.

– Как говорит, а? – Рейнкен обратился к Баху.– Прямо садись и записывай!

Бах промолчал.

– Сразу видно юриста, да и писателя вдобавок! Но мне, признаться, всегда подозрительно то, о чем слишком много говорят.

Бах почти не принимал участия в разговоре. Еще недавно он стремился к людям, спасаясь от тоски.