Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Может быть, такого рода убежденность откладывала в нем профессия. Безраздельно властвуя на протяжении суток в местном пассажирском, он в дни, свободные от поездок, и с домашними усвоил поездную форму обращения. Самым употребительным в его лексиконе было слово "нельзя". Нельзя то, нельзя это. Нельзя вообще ничего. Но дети росли, и мир с каждым следующим днем становился для них шире и выше его "нельзя". И они уходили, а он оставался в злорадной уверенности в их скором возвращении с повинной. Но дети не возвращались. Дети предпочитали умирать в стороне от него.

Старшего - Виктора - лекальщика с "Динамо" взяли прямо из цеха, с тем только, чтобы, обозначив в протоколах исходные, пустить в расход.

Петр Васильевич бровью не повел.

Второй - Дмитрий - нарвался на свою лютую долю у линии Маннергейма.

Петр Васильевич и не поперхнулся.

Дочь - Варвара - в смертельных родах отдала век четвертому чаду своему, здесь рядом - в Углегорске.

Ему и об этом недосуг было печалиться.

С младшим сыном его - Евгением - плохую шутку сыграл "фауст-патрон" под Кенигсбергом.

Отец лишь вздохнул слегка.

И, наконец, брошенную мужем с тремя малолетними на руках - Федосью схоронили на казенный кошт, а детей рассовали по детдомам.

"Что ж,- только и подумал он,- сами себе долю выбирали".

Не заметил Петр Васильевич и того, как бессловесно истлела у него под боком им по-своему и горячо любимая жена - Мария.