Семь дней творения   ::   Максимов Владимир Емельянович

Нам не до философских баек сейчас. Кто - кого, вот и вся философия. Революцию мы с парамошиными делать будем, Лашков. Пока очкарики думают, чего можно, чего нельзя, парамошины дело делают. Без слюней, без лишних разговоров делают. А что он себя не обижает,- это его классовое право. Свое вековое берет. По крайней мере, я знаю наперед, чего от него ждать. Он для меня ясен - Парамошин. А вот ты, Лашков, нет, не ясен.

- А не боишься?

- Чего?

- Парамошина.

- С какой стати?

- Съест он. И тебя, и всех съест.

- Ну, это мы еще увидим, у кого быстрей получится,- Желваки на его скулах ожесточенно напряглись. - Скрутим, когда понадобится. А не скрутим, значит, не по плечу ношу взяли. Он тогда сам со всеми рассчитается. За всё.

- Ему, Парамошину, никто еще не задолжал. Всем в городе с него причитается.

- Он не за себя, он за класс будет спрашивать. У него историческая ответственность, а ты все на свете своим уездом меряешь, Лашков.

У Петра Васильевича отпала всякая охота продолжать спор. Он чувствовал, что все равно не сможет пробиться к сознанию гостя сквозь непонятное ему отвращение того ко всему, связанному с недавним прошлым. И хотя Лашков нисколько не жалел о поданном в учека рапорте, зряшность своего поступка представлялась ему теперь бесспорной.

А случай был действительно ни с чем не сообразный.