Сестра печали   ::   Шефнер Вадим Сергеевич

Потом он кончил возню с чердачным барахлом и опятьподошел ближе ко мне. Я думал, что он начнет какой-нибудь серьезный разговор. Но он, как-то нелепо согнувшись, встал у выема слухового окошка и вдруг запел очень тонким и жалобным, совсем не своим голосом:

Эх, полна, полна коробушка,

Только слушай да молчи,

В нашем Варинском приютике

Очень славные харчи:

Каша пшенная немытая,

Масло с дегтем пополам,

А на ужин нам положено

Три капустинки гнилых…

Он тянул эту свою приютскую песню, будто нищий на барахолке. Я продолжал работать. Я понимал, что, если брошу кисть и уставлюсь на него, я его обижу. Ведь как бы человек плохо ни пел, ему иногда очень хочется, чтобы его кто-нибудь послушал — послушал не ради похвалы, а ради самой песни. Он поет будто в шутку, будто смеясь и над песней, и над собой; он делает вид, будто дурачится, а на самом-то деле ему очень хочется, чтобы кто-то принял его песню к сердцу.

Когда Жеребуд кончил пение и, разогнувшись, отошел от чердачного окошка, я тоже запел. Не прерывая работы, равномерно водя кистью по балке, я пел старую детдомовскую песенку:

Когда я был дежурным,

Носил я брюки клеш,

Соломенную шляпу,

В кармане — финский нож!

Подметки рантовые

И торба на боку…

Подайте, Христа ради,

Работать не могу!

Жеребуд тоже не пялился на меня и не перебивал, хоть голос у меня был не лучше, чем у него. Он стоял себе в сторонке. Потом прошелся по чердаку, снова подошел ко мне.