Севастополь и далее   ::   Азольский Анатолий

И даже не его жизнь: померкнет солнце, и вселенский холод воцарится на планете, потому что жить в н е этой женщины, не видя ее ежеминутно, — невозможно, и глаза хотели смотреть на нее и смотреть… Какие-то детские припухлости на лице, ямочки до упаду смешливой девочки, глаза шалые, эта пропорционально укрупнившаяся кроха могла — намекал рот — ляпнуть глупость.

Три человека в палате: пожилой полковник из береговой артиллерии, летчик того же возраста и Колкин.

— Через полчаса зайдите ко мне, — было предложено новенькому, Колкину.

Ее кабинет благоухал, от кем-то преподнесенных роз исходил густой запах всего юга страны. Видимо, ваза на столике в углу никогда не пустовала. За ширмочкой — кровать. Лидия Петровна (так звали ее) все выпытала — как долго бывает в море больной, чем занят в свободное от службы время, почему нет детей («Не уверен, что жена будет хорошей матерью!»), занимается ли спортом… Все остальное, нужное терапевту, написано было в санитарной книжке Колкина.

Он вернулся в палату и лег лицом к стене, чтоб никто не видел улыбки, не желавшей покидать его…

Ему хотелось все знать о ней, и он узнавал: от медсестер — хитроумно построенными расспросами, от больных, что-то знавших о жизни необыкновенной врачихи, от дяди Гриши, инвалида-моряка с садовыми ножницами, пригретого невесть когда санаторием.