Тот заупрямился. "Пей, а то убью!" - И в руке, как у фокусника, появился нож. Плавно погрозил, будто пальцем; ни-ни, ну-ка пей! Страх заставил мальчика отпить из стакана. Через минуту он уже едва держался на ногах. "А теперь деньжатами делись. Небось мамка балует, вона какой холеный". Мужчина, годившийся мальчику в отцы, говорил с ним жестоко, хрипло, как харкал, но лицо его при этом было расслабленным, даже добрым, что и заставляло замирать от ужаса. "Сбегай к мамке, принеси рубль. А не принесешь, порежу, найду, из-под земли достану, и тебя, и мамку". Все, кто кружком разлегся за бутылкой, меж тем надрывались от гогота. Вор еще поворковал, довольный собой, и отпустил всю стайку перепуганных мальчиков на волю, пригрозив, чтоб не смели никому жаловаться.
Малолетние, что прибивались к таким компаниям на прудах, потом тоже начинали гулять по Свиблову с ножами - и так, в гульбищах, взрослели. Всех таких, казавшихся одиночками, знали по их кличкам, ходили в одну с ними школу, где они наводили страх, в четырех-то стенах еще безысходней. Труси?ли мелочь. Устраивали для смеху пытки, принуждая что-то сделать унизительное. Ходили в школе, понятно, без ножей, но всегда казалось, что ножи при них; и если держали руки в карманах, то уже чудилось, что у них там финки. И мы, младшие, свято верили, что "им за это ничего не будет", что тот, кто осмеливался держать в кармане нож, был уже хозяином наших жизней.
Так случилось, что рос я много лет со страхом в душе перед одним таким хозяином чужих жизней.