Шум и ярость   ::   Фолкнер Уильям

— Я делаю все, что могу, — сказала она. — Господь мне свидетель. Что ж, запрягай иди, — сказала она, вставая. Ластер так и брызнул из хибары вон. Бен плакал с туфелькой в руках. — Ну, не плачь. Сейчас Ластер тебя на кладбище прокатит в шарабане. За шапкой в дом ходить, тревожить матушку не станем, — сказала она. Пошла в угол комнаты, закрытый ситцевой занавеской, взяла там войлочную шляпу, в которой была утром. — Одежки — что, одежки — полгоря, а знали бы люди все наше горе… — сказала она. — Для божьего дитя в одежках нет зазору. А скоро и меня бог к себе приберет, и то пора. Вот так. — Надела ему шляпу, застегнула куртку. Он мерно плакал. Дилси вынула у него из рук туфельку, спрятала, и они вышли. Подъехал Ластер в побитом кривобоком шарабане, запряженном белой лошадью преклонных лет.

— Обещаешь, Ластер, не озоровать? — сказала Дилси.

— Да, мэм, — сказал Ластер. Она помогла Бену взобраться на заднее сиденье. Он было замолчал, потом захныкал снова.

— Ему цветок нужно, — сказал Ластер. — Я сейчас принесу.

— Сиди на месте, — сказала Дилси. Подошла, взялась за ремень уздечки. — Теперь беги, срывай. — Ластер сбегал за дом, в огород. Вернулся с цветком нарцисса.

— Принес поломанный, — сказала Дилси. — Не мог хороший выбрать.

— А там больше нет никаких, — сказал Ластер. — В пятницу все дочиста повырвали — церковь украшать. Да я сейчас поправлю. — И, приложив к сломанному стеблю прутик, Ластер закрепил лубок двумя бечевочками и подал нарцисс Бену.