Симеон Гордый   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

— Мы все мусульмане теперь! — доверительно говорил Амин, подсовывая сухие кизячные лепешки в огонь. — Неможно иначе, куда денешься? А отец мой почитал Мариам, да благословенно имя ее, и сына ее Ису. Они святые!

Татарин сложил два перста и перекрестился, несказанно удивив Симеона.

— Они помогут нам увидеть бехешт! — убежденно примолвил татарин (бехешт — рай по-ихнему, догадал Симеон). — Я не спорю с муллами, — продолжал Амин, — не о чем с ними спорить. Ведь они тоже почитают священную книгу Инджиль! (Инджиль — это было по-татарски Евангелие). Но муллы знают меньше, чем мой дед. Мой дед молился богу Керемету, а он помогает здесь, на земле. И ты, князь, коли хочешь жить спокойно, не обижай служителей Керемета, не руби их священные деревья. Вреда они тебе не принесут, а кое-что ты от них узришь!

Симеон слушал, дивясь. Вчера Амин не говорил ничего подобного. Невольно вспомнилась колдунья Кумопа, и он потрогал калиту на поясе, в которой так и лежали засунутые туда Настасьей можжевеловые веточки. Воздух был сух и весь трепетал от жара. Затылок давило, точно огромная горячая рука опустилась на него с высоты. Темные круги и пятна то и дело проплывали перед глазами, приходило смаргивать, напрягая взор.