JК
Сказание о Ёсицунэ (пер. А.Стругацкого) :: Unknown Unknown
Страница: 114 из 393Триста монахов пришли ко двору государя-монаха и подали жалобу, и последовало повеление: «Сие столь злокозненное лицо немедленно изгнать!»
Братия возрадовалась и воротилась в монастырь, а между тем в Придворном Совете были оглашены из одной старинной хроники такие строки: «Всякий раз на шестьдесят первом году объявляется на горе Хиэй вот такой диковинный человек, пусть же тогда молятся о благополучии двора. Если же государевым повелением будет он усмирён, тогда в течение месяца пятьдесят четыре храма, возведённые по высочайшим обетам, разрушатся». И последовало решение: «Поскольку этот год как раз шестьдесят первый, да останется всё без последствий!»
Братия вознегодовала:
– Невыносимая обида – из-за одного Ониваки терпят три тысячи монахов! Шествие! Шествие! Вынесем священный паланкин Санно!
Пришлось пожертвовать монастырю новые земли. Только тогда монахи сказали: «Ну, раз уж так…» – и успокоились.
Между собой они условились скрыть от Ониваки эти обстоятельства, однако какой-то дурак проговорился, и Онивака, обо всём узнав, вскричал: «Ага, значит, что бы я ни вытворял, всё оборачивается молитвами о благе страны!» – и принялся буянить пуще прежнего. И тогда преподобный наставник совсем отчаялся:
– Отныне безразлично мне, есть он здесь или нет.
И более не говорил ему ничего, ни слова упрёка.
Как Бэнкэй покинул гору Хиэй
Когда Онивака услышал, что даже любимый его наставник думает, как все прочие, он понял, что оставаться на горе Хиэй ему больше незачем. Он сказал себе: «Наставник от меня отступился, надобно уходить в места, где меня никто не знает. Правда, куда бы я ни пошёл, везде кто-нибудь найдётся, кто закричит: да это же Онивака с горы Хиэй! Ну так что же? В науках я преуспел, стану на свой страх и риск монахом».
Братия возрадовалась и воротилась в монастырь, а между тем в Придворном Совете были оглашены из одной старинной хроники такие строки: «Всякий раз на шестьдесят первом году объявляется на горе Хиэй вот такой диковинный человек, пусть же тогда молятся о благополучии двора. Если же государевым повелением будет он усмирён, тогда в течение месяца пятьдесят четыре храма, возведённые по высочайшим обетам, разрушатся». И последовало решение: «Поскольку этот год как раз шестьдесят первый, да останется всё без последствий!»
Братия вознегодовала:
– Невыносимая обида – из-за одного Ониваки терпят три тысячи монахов! Шествие! Шествие! Вынесем священный паланкин Санно!
Пришлось пожертвовать монастырю новые земли. Только тогда монахи сказали: «Ну, раз уж так…» – и успокоились.
Между собой они условились скрыть от Ониваки эти обстоятельства, однако какой-то дурак проговорился, и Онивака, обо всём узнав, вскричал: «Ага, значит, что бы я ни вытворял, всё оборачивается молитвами о благе страны!» – и принялся буянить пуще прежнего. И тогда преподобный наставник совсем отчаялся:
– Отныне безразлично мне, есть он здесь или нет.
И более не говорил ему ничего, ни слова упрёка.
Как Бэнкэй покинул гору Хиэй
Когда Онивака услышал, что даже любимый его наставник думает, как все прочие, он понял, что оставаться на горе Хиэй ему больше незачем. Он сказал себе: «Наставник от меня отступился, надобно уходить в места, где меня никто не знает. Правда, куда бы я ни пошёл, везде кто-нибудь найдётся, кто закричит: да это же Онивака с горы Хиэй! Ну так что же? В науках я преуспел, стану на свой страх и риск монахом».