JК
Скоморох Памфалон :: Лесков Николай Семенович
Страница: 27 из 73Не оскорбляй же меня, старик, позволь мне омытьтвои ноги и почивай на моей постели.
Памфалон принёс лохань свежей воды и, омыв ноги гостя, подал ему есть, а потом уложил в постель и промолвил:
— Завтра будем говорить с тобою. А теперь об одном тебя попрошу: не тревожься, если кго-нибудь из подгулявших людей станет стучать ко мне в дверь или бросать что-нибудь в стену. Это ничего другого не значит, как празднолюбцы зовут меня потешать их.
— И ты встаёшь и уходишь?
— Да, я иду во всякое время.
— И неужто ты входишь повсюду?
— Конечно, повсюду: я ведь скоморох и не могу разбирать места.
— Бедный Памфалон!
— Как быть, мой отец! Мудрецы и философы моего мастерства не требуют, а требуют его празднолюбцы. Я хожу на площади, стою у ристалищ, верчусь на пирах, бываю в загородных рощах, где гуляют молодые богачи, а больше всё по ночам бываю в домах у весёлых гетер…
При последнем слове Ермий едва не заплакал и ещё жалостнее воскликнул:
— Бедный Памфалон!
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества, не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать моя протянула к чужому человеку руку за хлебом, и кормил её своим скоморошеством.
— А где же теперь твоя мать?
— Я верю, что она у бога. Она умерла на той же постели, где ты лежишь теперь.
Памфалон принёс лохань свежей воды и, омыв ноги гостя, подал ему есть, а потом уложил в постель и промолвил:
— Завтра будем говорить с тобою. А теперь об одном тебя попрошу: не тревожься, если кго-нибудь из подгулявших людей станет стучать ко мне в дверь или бросать что-нибудь в стену. Это ничего другого не значит, как празднолюбцы зовут меня потешать их.
— И ты встаёшь и уходишь?
— Да, я иду во всякое время.
— И неужто ты входишь повсюду?
— Конечно, повсюду: я ведь скоморох и не могу разбирать места.
— Бедный Памфалон!
— Как быть, мой отец! Мудрецы и философы моего мастерства не требуют, а требуют его празднолюбцы. Я хожу на площади, стою у ристалищ, верчусь на пирах, бываю в загородных рощах, где гуляют молодые богачи, а больше всё по ночам бываю в домах у весёлых гетер…
При последнем слове Ермий едва не заплакал и ещё жалостнее воскликнул:
— Бедный Памфалон!
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества, не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать моя протянула к чужому человеку руку за хлебом, и кормил её своим скоморошеством.
— А где же теперь твоя мать?
— Я верю, что она у бога. Она умерла на той же постели, где ты лежишь теперь.