Страница:
390 из 411
С этих пор каморочка завещанного на школу протопопского дома,где до времени ютился философствующий Ахилла, сделалась для одних предметом участливого или любопытного внимания, а для других местом таинственного страха.
Протоиерей Грацианский, навестив дьякона, упрекал его за добровольное изгнание и убеждал, что такое удаление от людей неблагоразумно, но Ахилла спокойно отвечал:
— Благоразумного уже поздно искать: он похоронен. Лекарю Пуговкину, которого дьякон некогда окунал и который все-таки оставался его приятелем и по дружбе пришёл его утешить и уверять, что он болен и что его надо лечить, Ахилла вымолвил:
— Это ты, друг, правду говоришь: я всеми моими мнениями вокруг рассеян… Размышляю — не знаю о чем, и все… меня… знаешь, мучит (Ахилла поморщился и докончил шёпотом) тоска!
— Ну да, у тебя очень возвышенная чувствительность.
— Как ты назвал?
— У тебя возвышенная чувствительность.
— Вот именно чувствительность! Все меня, знаешь, давит, и в груди как кол, и я ночью сажусь и долговременно не знаю о чем сокрушаюсь и плачу.
Приехала навестить его духовная дочь Туберозова, помещица Серболова. Ахилла ей обрадовался. Гостья спросила его:
— Чем же это вы, отец дьякон, разболелись? Что с вами такое сделалось?
— А у меня, сударыня, сделалась возвышенная чувствительность: после отца протопопа все тоска и слезы.
— У вас возвышенные чувства, отец дьякон, — отвечала дама.
— Да… грудь спирает, и все так кажется, что жить больше незачем.
|< Пред. 388 389 390 391 392 След. >|