JК
Спокойствие не восстановлено :: Куликов Геомар Георгиевич
Страница: 151 из 209А сама царская семья, вполне не доверяя принятым экстраординарным мерам, готовилась к бегству…
После такой-то вот подготовки 5 марта в Санкт-Петербурге и Москве под колокольный звон в церквах, дабы придать большую торжественность совершаемому акту, началось чтение «Манифеста» и «Положений 19 февраля».
В город Спасск, где до поры укрылись Викентий и Гошка, «Манифест» и «Положения» доставили с месячным опозданием против столиц. Отцы города, как могли, торжественно обставили чтение подписанных государем документов. Праздничным звоном заливались колокола. Народу в церкви, где «Манифест» и «Положения» должны были читаться, набилось видимо-невидимо. Чистая публика — ближе к алтарю, чернь — от него подалее. Ну, и беда нешто, что подалее? Главное что? Ведь праздник — для них, крепостных. То есть теперь — бывших крепостных! Гошку и Викентия сдавили — не дохнуть. Горели разноцветными огнями лампады, свет сотен свечей озарял стенную роспись и древние лики на иконах. Золотом и серебром сияло все вокруг: и царские врата, и оклады икон, и кресты, и паникадило, и одежды священника и дьякона. Курился ладан. Высоким сильным голосом читал молитву священник.
Гудел дьякон низким бархатным басом.
Но в ту же самую величественную минуту унтер местной инвалидной команды обходил своих, вытянувшихся по команде «смирно!», солдатушек-ребятушек и вразумлял:
— Глядите у меня. Ежели что — бунт какой или неповиновение, — в воздух не стрелять, казенных патронов попусту не тратить. Кто ослушается, запорю, мерзавца. А ты, Иванов, — унтер поднес к лицу хмурого рядового отлично знакомый последнему каменный кулак, — гляди у меня особо! Я тебя, каналью, знаю. Книжки читаешь, вольнодумствуешь.
После такой-то вот подготовки 5 марта в Санкт-Петербурге и Москве под колокольный звон в церквах, дабы придать большую торжественность совершаемому акту, началось чтение «Манифеста» и «Положений 19 февраля».
В город Спасск, где до поры укрылись Викентий и Гошка, «Манифест» и «Положения» доставили с месячным опозданием против столиц. Отцы города, как могли, торжественно обставили чтение подписанных государем документов. Праздничным звоном заливались колокола. Народу в церкви, где «Манифест» и «Положения» должны были читаться, набилось видимо-невидимо. Чистая публика — ближе к алтарю, чернь — от него подалее. Ну, и беда нешто, что подалее? Главное что? Ведь праздник — для них, крепостных. То есть теперь — бывших крепостных! Гошку и Викентия сдавили — не дохнуть. Горели разноцветными огнями лампады, свет сотен свечей озарял стенную роспись и древние лики на иконах. Золотом и серебром сияло все вокруг: и царские врата, и оклады икон, и кресты, и паникадило, и одежды священника и дьякона. Курился ладан. Высоким сильным голосом читал молитву священник.
Гудел дьякон низким бархатным басом.
Но в ту же самую величественную минуту унтер местной инвалидной команды обходил своих, вытянувшихся по команде «смирно!», солдатушек-ребятушек и вразумлял:
— Глядите у меня. Ежели что — бунт какой или неповиновение, — в воздух не стрелять, казенных патронов попусту не тратить. Кто ослушается, запорю, мерзавца. А ты, Иванов, — унтер поднес к лицу хмурого рядового отлично знакомый последнему каменный кулак, — гляди у меня особо! Я тебя, каналью, знаю. Книжки читаешь, вольнодумствуешь.