Сто дней до приказа   ::   Поляков Юрий

Были еще какие-то "фотки", но самая умора дальше: фотография очень хорошенькой девушки и письмо, начинавшееся словами: "Дорогой, любимый Антон!" Весь юмор в том, что за два года -- это знала вся батарея -- Мазаев не получил от девчонок ни одного письма, но, главное, имя "Антон" было явно и неумело переправлено из имени "Андрей". Любовную страницу украшали виньетки с целующимися голубками.

В довершение ко всему он оказался любителем поэзии. Из каких журналов и книг взялись эти стихи, не знаю. Одно, помню, заканчивалось:

Мир на белом свете будет -

Я страну свою люблю.

Спи, Отчизна, спите, люди,

Потому что я не сплю!

Я попытался представить себе неспящего Мазаева и захохотал: с койки его обычно поднимала только крупнокалиберная ругань прапорщика Высовня. Мой работодатель, который к смеху-то вообще относился подозрительно, услышав, как я потешаюсь над его альбомом, влепил мне такую затрещину, что теперь на вопросы врачей, имел ли травмы черепа, отвечаю уклончиво.

Первое время все эти мелочные приготовления, споры до хрипоты, в чем лучше прийти -- в "парад-ке" и ботинках или в "пэша" с белоснежным подворотничком и сапогах -- казались мне смешными. Главное -- дождаться, а там какая разница, в чем ехать домой, лишь бы домой! И только теперь мне стало понятно, что преддембельская суета идет не от дурацкого щегольства, вернее, не только от него, а от стремления заполнить, заглушить томление последних месяцев, которые тянутся, тянутся и не кончатся, кажется, никогда.

Но есть у меня и другая версия.