Судьба Шарля Лонсевиля   ::   Паустовский Константин

Гаскойн пожимал плечами, соглашался. "Ну что ж, рабская страна взамен машин требует украшений - будем ее украшать!"

То было время, когда великие зодчие - Растрелли, Кваренги, Камерон и Воронихин - создавали каменный величественный ансамбль императорской России. Его густо обкуривал нищий дым деревень. Порфир блестел над Невой, как бы омытый слезами безвестных строителей. Россия боязливо кряхтела, скрывая под отрепьями сизые рубцы от плетей. Блистательные фейер-верки взлетали над навозом крепостных погостов, и огненный вензель императрицы - громадная буква Е - высовывал насмешливый язык в ответ на проклятья.

Гаскойн добросовестно отливал цветочные вазы, дельфинов и нимф, бюсты Павла с вздерну-тыми ноздрями и кандалы для каторжан. Вазы принимались по внешнему виду, кандалы - по звону. Лучшими считали те, что звенели от малейшего прикосновения.

Но главной работой была отливка морских пушек, лафетов, бомб, гранат и брандкугелей. Принимать их приезжали чины адмиралтейства - очень схожие друг с другом красноносые старички, пившие в изобилии наливки и нечистые на руку.

Пушки принимали на глаз, грузили на баржи-галиоты и отправляли в Кронштадт.

Незадолго до смерти Гаскойн был назначен директором Кронштадтского и Луганского пушечных заводов. Он приобрел облик русского вельможи: стал ленив, тяжеловат, грубо шутил, толкал палкой в затылок ямщиков и ходил по заводу в халате.