JК
Свидание с Бонапартом :: Окуджава Булат Шалвович
Страница: 56 из 78 – Да что ж такое?
– Дядя, – сказала Сонечка, – тебе не кажется, что она не очень приятна?
– Отчего же, – сказал я бодро, – это два года назад по молодой глупости да по моде утверждала, что мы трусы, что Суворов, мол, тем и хорош, что от француза бегает быстро, – и засмеялся, – что он от страха даже Альпы перевалил, чего, кроме коз, никто никогда… А теперь, видишь, раскаялась… А что это бубенцы все звенят и звенят? А, Сонечка?… Эй, Кузьма! – крикнул я и распорядился, чтобы он проверил и доложил.
– И все на одном месте, – шепотом сказала Сонечка. Мы ждали и вслушивались. Вдруг звяканье оборвалось.
Теперь только метель едва доносилась. Сонечка вздохнула и заплакала, бедняжка. Как было тяжело глядеть на ее слезы! Я часто думал о ее судьбе. Заплачешь – матери не помнила. Отец путешествовал то по Европе, то запершись в своем кабинете. Она ходила за ручку с гувернанткой, видя, как ее молчаливый родитель сосредоточенно проскальзывал по комнатам, изредка кидая удивленный взор на дочь, некстати произнося пустые ласки. Заплачешь. Благословение прислал из Баварии в коротком письме, и она уехала к молодому супругу с ощущением сиротства, чтобы уже спустя год убедиться из отцовского завещания, что он все-таки у нее был и о ней помнил. «…Все принадлежащее мне имение с угодьями оставляю несчастной моей Сонечке и ее отпрыскам как ничтожное возмещение за мою злодейскую отрешенность от живых и кровных мне людей, благородно и великодушно закрывавших глаза на мой егоизм и жестокость…»
Вернулся Кузьма. В руках у него позвякивала связка бубенцов.
– Вот, барин, – сказал он, – на липке молоденькой на веточке висели… Кто ж такой повесил? Баловство какое… Уж ежели кто из наших, дознаюсь – выпорю.
…Я тогда сразу догадался, чьих рук это дело.
– Дядя, – сказала Сонечка, – тебе не кажется, что она не очень приятна?
– Отчего же, – сказал я бодро, – это два года назад по молодой глупости да по моде утверждала, что мы трусы, что Суворов, мол, тем и хорош, что от француза бегает быстро, – и засмеялся, – что он от страха даже Альпы перевалил, чего, кроме коз, никто никогда… А теперь, видишь, раскаялась… А что это бубенцы все звенят и звенят? А, Сонечка?… Эй, Кузьма! – крикнул я и распорядился, чтобы он проверил и доложил.
– И все на одном месте, – шепотом сказала Сонечка. Мы ждали и вслушивались. Вдруг звяканье оборвалось.
Теперь только метель едва доносилась. Сонечка вздохнула и заплакала, бедняжка. Как было тяжело глядеть на ее слезы! Я часто думал о ее судьбе. Заплачешь – матери не помнила. Отец путешествовал то по Европе, то запершись в своем кабинете. Она ходила за ручку с гувернанткой, видя, как ее молчаливый родитель сосредоточенно проскальзывал по комнатам, изредка кидая удивленный взор на дочь, некстати произнося пустые ласки. Заплачешь. Благословение прислал из Баварии в коротком письме, и она уехала к молодому супругу с ощущением сиротства, чтобы уже спустя год убедиться из отцовского завещания, что он все-таки у нее был и о ней помнил. «…Все принадлежащее мне имение с угодьями оставляю несчастной моей Сонечке и ее отпрыскам как ничтожное возмещение за мою злодейскую отрешенность от живых и кровных мне людей, благородно и великодушно закрывавших глаза на мой егоизм и жестокость…»
Вернулся Кузьма. В руках у него позвякивала связка бубенцов.
– Вот, барин, – сказал он, – на липке молоденькой на веточке висели… Кто ж такой повесил? Баловство какое… Уж ежели кто из наших, дознаюсь – выпорю.
…Я тогда сразу догадался, чьих рук это дело.