JК
Свой человек :: Бакланов Григорий Яковлевич
Страница: 222 из 251И вообще Евгений Степанович не любил быстро пьянеющих людей.
Они пошли рядом, постепенно отставая от молодых. Как странно — он только сейчас это заметил, — встретились, по сути, на том же месте, что и тогда, в середине пятидесятых, когда Леню освободили из заключения. Была слякоть, лепил мокрый снег, у Лени с очков стекало и капало. И вот — дочь, которой тогда не было на свете, целая жизнь ее, вот сколько прошло с тех пор.
Они бродили переулками, где меньше народу, и несколько раз снова и снова выходили то на Малую, то на Большую Бронную. И опять кружили.
— Я не понимаю, — говорил Леонид, — чего ты такой убитый? Что, собственно говоря, стряслось?
«Да, ты не понимаешь, — с сознанием ответственности, возложенной на него, думал Евгений Степанович. — Потому что тебе это не дорого».
— Государство рушится, — и он твердо, строго глянул ему в глаза. — Ты слышал смех в зале?
— Ну и что тут нового? Давно весь народ смеется. Каждый третий изображает его.
И вдруг заговорил голосом, действительно похожим на голос Брежнева:
— Мяса в этой пятилетке будет мало. Мы идем вперед семимильными шагами, рогатый скот за нами не поспевает…
Евгений Степанович почувствовал неприязнь.
— Не паясничай!
— Когда его ставили у власти, все понимали: это временно. Но у нас временное — самое долговечное. В бараках, во времянках, которые строили в начале тридцатых годов, люди живут до сих пор, целые поколения родились в них и состарились.
Они пошли рядом, постепенно отставая от молодых. Как странно — он только сейчас это заметил, — встретились, по сути, на том же месте, что и тогда, в середине пятидесятых, когда Леню освободили из заключения. Была слякоть, лепил мокрый снег, у Лени с очков стекало и капало. И вот — дочь, которой тогда не было на свете, целая жизнь ее, вот сколько прошло с тех пор.
Они бродили переулками, где меньше народу, и несколько раз снова и снова выходили то на Малую, то на Большую Бронную. И опять кружили.
— Я не понимаю, — говорил Леонид, — чего ты такой убитый? Что, собственно говоря, стряслось?
«Да, ты не понимаешь, — с сознанием ответственности, возложенной на него, думал Евгений Степанович. — Потому что тебе это не дорого».
— Государство рушится, — и он твердо, строго глянул ему в глаза. — Ты слышал смех в зале?
— Ну и что тут нового? Давно весь народ смеется. Каждый третий изображает его.
И вдруг заговорил голосом, действительно похожим на голос Брежнева:
— Мяса в этой пятилетке будет мало. Мы идем вперед семимильными шагами, рогатый скот за нами не поспевает…
Евгений Степанович почувствовал неприязнь.
— Не паясничай!
— Когда его ставили у власти, все понимали: это временно. Но у нас временное — самое долговечное. В бараках, во времянках, которые строили в начале тридцатых годов, люди живут до сих пор, целые поколения родились в них и состарились.