Свой человек   ::   Бакланов Григорий Яковлевич

Спустя время, когда дождь поутих, они вышли прогуляться перед сном под зонтами. И он говорил ей негромко на темной улице, когда из света фонаря, под которым блестели дождевые брызги, они опять входили в тень:

— Я начинаю понимать тех, кто возит за стеклом его портрет.

— Даже не говори мне, пожалуйста! И еще к ночи. Неизвестно, что с нами было бы, поживи он еще.

— С нами? Ничего! Человек, если его не коснулось, мог быть уверен. Потому что порядок был!

— А что он с моей родней сделал? Я до сих пор боюсь, когда-нибудь в твоих анкетах обнаружится.

— Обнаружиться не может, там этого нет.

— Вот этого я и боюсь.

И они оба оглянулись и некоторое время шли молча.

— Устойчивости нет, — пожаловался Евгений Степанович. — Твердости. Придет какая-нибудь сволочь: «Не, ребята, вы поели, теперь надо нам поесть». Нынешний — неплохой человек, добрый. Так разве наш народ понимает? Народ наш к палке привык. Я тоже когда-то Сталина осуждал, эйфория Двадцатого съезда. Но при нем был порядок. А сейчас что? Все стало какое-то недолговечное. Вчера по телевизору награждают нынешнего, а он рукой за столик держится, без опоры не стоит. Такое государство, такая страна!

— И зачем он говорит то, что не может выговорить? Опять — Джавахарлал… неужели некому подсказать?

— Это? Некому. Никто не решится.

— Правда, что у него вшит заграничный стимулятор?

— Если б у него одного. Почти у всех у них. — Евгений Степанович обреченно вздохнул.